Идеи и Идеалы

В статье анализируются проблемы межличностных отношений, таких, как сватовство, отношения между мужчиной и женщиной, т.е. описываются проявления биологических «аксиом» человеческого поведения. Проявлением биологического можно считать и доминирование в межличностных отношениях. Объектом исследования стало отображение сватовства, игры на деньги, развлечений, пиршества. Эмпирическим материалом стали художественные тексты армянской литературы XIX-XX вв. (М. Налбандян, С. Шахазис, Г. Сундукян, А. Айвазян др.). Статья является частью «Тифлисского текста армянской литературы», добавляя нечто новое и к «Тифлисскому тексту грузинской литературы». В свою очередь, эти два дискурса имеют общность с «Кавказским текстом русской литературы». Для описания используется семиотический метаязык, имплицитно используется теория французского социолога П. Бурдье, а также типологический подход, поскольку анализ проводится на повторяющихся мотивах с выявлением общих семантических единиц.

Главный тезис данной статьи – «высокая» армянская литература Старого Тифлиса (XIX в.) является одним из центральных дискурсов для критической презентации биологического в среднем и низшем классе Старого Тифлиса. Биологическое и принципы «дикого капитализма» разрушали семьи средних и мелких торговцев не только на горизонтальном классовом (семейном, межличностном) уровне, но и вертикально (неравенство социальных ролей).

Анализ эмпирического материала показал, что жажда денег пожирает духовные и социальные ценности, национальную идентичность. В центр интересов жителей города становится праздный быт: еда, пир, строительство домов, развлечения (домашние карнавалы), сватовство и т.д. В статье биологическому противопоставляется культурное. Армянское общество Старого Тифлиса имело стратегически мыслящих культурных деятелей из армянских княжеских семей, меценатов, филантропов (Бебутовы, Тумановы, Аргунтинские, Алихановы, Евангуляны, Манташевы, Тамамшевы), которые вложили огромные финансовые средства в мультипликацию национальных ценностей (Нерсесяновская семинария Тифлиса). Отмечено также инвестирование крупнейшими армянскими филантропами (Манташевы) в учебу армянских одаренных умов за рубежом (Германия, Россия и т. д.), что уже 1920-х гг. стало интеллектуальным базисом для основания национального университета в Ереване. 

В статье анализируются причины кризисного состояния современной истории русской литературы, одной из основных причин которого является кризис русского языка в целом и кризис научного языка в частности. Идеологическое давление, которое испытывало литературоведение советского периода как наука об истории литературы, оказывало влияние не только на темы и интерпретации развития литературного процесса. Оно породило и специфический язык, «зараженный советскими смыслами». Анализ языка литературоведческих текстов брежневской эпохи 1960-1970 гг. позволяет сделать вывод о том, что изучение истории русской литературы основывалось на двух концептах: «борьба» и «заблуждение», что позволяло советским литературоведам описывать литературный процесс в рамках советской идеологии. Естественный процесс демократизации художественного творчества в XIX в. стал возводиться советским литературоведением в главный закон развития литературы. Провозглашение революционной «борьбы» и «заблуждений» основными двигателями развития литературы привело к тому, что советское литературоведение отличала крайняя степень пафоса, что особенно заметно на примере исследований творчества писателей-публицистов XIX в. Характерным примером служат работы советских литературоведов, посвященные М.Е. Салтыкову-Щедрину. С одной стороны, гражданский накал творчества помог Салтыкову-Щедрину пройти идеологический отбор советского официального литературоведения. В то же время оно прошло мимо главной особенности сатиры Щедрина: окаменение официального языка любой идеологии дает широкие возможности для игры на изменении смысла официальной формулы, что приводит к ее разрушению изнутри. Конъюнктурный набор тем исследования не позволял отклоняться от генеральной линии трактовки или расширять проблематику, что заранее предопределяло полученные результаты. Делается вывод о том, что от предшествующей советской эпохи российское литературоведение унаследовало язык, на котором пишет по сию пору. Даже лишенный внешнего идеологического давления, советский язык продолжает функционировать, упрямо транслируя приобретенные идеологические смыслы.

Предметом исследования в статье являются рецепция и трансформация повествовательной стратегии, использованной Ф.М. Достоевским в повести «Записки из Мертвого дома». Присутствие в тексте диегетического нарратора и неосведомленность читателей о реалиях каторги позволили Достоевскому создать художественный мир, который воспринимается читателями как «реальный». Показано, что этот способ был сознательно использован писателем для «цензурности» текста и сохранения дистанции от материала. Нарочитая некомпетентность нарратора оправдывает кажущуюся композиционную неупорядоченность текста (Горянчиков как персонаж не является профессиональным писателем), субъективность его оценок и недостаточное понимание происходящего на каторге. Текстом, декларирующим «правильное» понимание изображаемого каторжного мира, является книга «Сахалин (Каторга)» В.М. Дорошевича (1903 г.). Это журналистское расследование, целью которого, по словам автора, было «сказать всю правду о каторге». Дорошевич и его герои, каторжники, соотносят свой опыт с опытом, представленным в тексте Достоевского. Исследован вопрос, как последовательное смешение в читательском сознании нарратора (Горянчикова) и личности Достоевского создали знаковую фигуру – конструкт «писатель на каторге» – и дали толчок к возникновению множества подражателей, особенно из числа оказавшихся на каторге интеллигентов. Повествовательная стратегия «писатель» подразумевает позицию всезнания и отношение к увиденному и пережитому как к материалу для литературы. Это имеет отношение и к самим каторжанам-писателям, и к В.М. Дорошевичу. Писатель эксплуатирует каторжников, присваивая их истории, делая их «материалом». Но, со своей стороны, и каторжники эксплуатируют писателя, полагая свою судьбу достойной для вхождения в литературу. Литературоцентричность культуры  XX в. позволила продолжить использование стратегии «писатель» А.И. Солженицыным, подчинившим авторскому замыслу истории, рассказанные жертвами сталинских репрессий, что лишило их индивидуальных оценок. Стратегия свидетеля, использованная В.Т. Шаламовым, противопоставлена именно этой традиции, восходящей к ложному восприятию повествовательной стратегии, использованной Достоевским в «Записках из Мертвого дома».

Роль научных библиотек в исследовательском процессе пользователей активно обсуждается после перехода от печатной к цифровой культуре, что особенно важно для работы с научно-технической информацией. В этих условиях в системе научных коммуникаций концепция библиотеки как посредника, который получает и предоставляет пользователям нужную информацию, фактически перестала существовать. Библиотеки утратили свою социальную функцию единственного источника информации, предоставляющего доступ к документам и информации. Соответственно, они почти перестали быть коммуникационным каналом между автором и издателем с одной стороны и читателем или пользователем с другой (в первую очередь это касается исследователей, работающих в области естественных и точных наук). Здесь самым актуальным коммуникационным каналом стал Интернет. В целях понимания значения академической библиотеки рассмотрен ряд наиболее важных факторов, определяющих библиотечную деятельность: внутренние изменения в науке, изменения в средствах научной коммуникации, развитие лингвистических средств поиска информации. Авторы приходят к заключению, что этот переход вряд ли закончен и что живучесть академических библиотек во многом зависит от их оперативного реагирования на информационные потребности науки, изменения в средствах коммуникации и т.д.

Статья посвящена связи содержания музыки с искусством фортепианного исполнительства. Проекция категорий музыкального содержания на фортепианную игру требует выяснения сущности музыкального образа. Он представляет логику сцепления нескольких интонаций, а интонация – это чаще всего музыкальный интервал, хотя интонация может быть выражена и одним звуком (одной музыкальной вертикалью), обособленным в музыкальном контексте. Музыкальная пауза, отъединенная в музыкальном контексте, также есть интонация. Интонацию может представлять и двигательная, пространственная категория, а именно жест, движение, замах, положения пальцев, корпуса, спины и т.д. Особый вид содержательности интонации – интонация улыбки (шутки, насмешки, иронии). Наиболее часто она встречается у Гайдна, но очень выразительна в ряде опусов Дебюсси, Бетховена, Шумана, Скарлатти. Фортепианная актуализация этой интонации зачастую требует очень острых кончиков подушечек пальцев. Музыкально-содержательное интонирование можно и нужно расценивать как выразительную речь на фортепиано. Показательны в этом смысле прежде всего сами музыкальные категории и понятия, такие как музыкальный язык, музыкальный текст, предложение, акцент, чтение с листа. Обосновывается, что в обязательные условия содержательного искусства фортепианного исполнительства входят: осознание пианистом монолитности и в то же время синтетичности методологической триады «подтекст–текст–контекст»; постоянный слуховой контроль за своей игрой; внутренняя свобода от страха перед публичным выступлением, являющаяся следствием абсолютной уверенности в своих технических возможностях и музыкальной памяти; необходимость раскрыть композиторскую логику сцепления интонаций.

Цель работы – выявление механизмов рецепции японской культуры в творчестве символистов – В.Я. Брюсова и Ф.К. Сологуба. Японская культура осваивается в России на рубеже XIX–XX вв. не напрямую, а при посредничестве Европы. Ведущим является визуальный код и моделирование образа Японии как потерянного/обретенного рая, страны, населенной «народом-художником», на основании неразличения границы ремесла/искусства и представления о владении художественными навыками как массовом, а не элитарном явлении. Эта мифологическая модель выстраивается на основе механизма субституции. Японская культура сравнивается с античной, средневековой, ренессансной. В русском символизме ведущим принципом становится создание образа Японии как новой Эллады (трансформация концепции «дионисийства»). В. Брюсов и Ф. Сологуб в своем художественном творчестве и критике включают японскую культуру в рамки символистского мифа. В этой связи рассматриваются материалы журнала «Весы», цикл стихов В. Брюсова «Современность», письма, эссеистика, статьи Ф. Сологуба, фрагмент его романа «Мелкий бес». Для Ф. Сологуба в этом отношении доминантой является концепция «естественного человека» в духе античности, культ прекрасного тела. Его позиция отличается цельностью и не меняется во время Русско-японской войны, что само по себе – явление редкое. Концепция В. Брюсова двойственна. Эстетические и политические реалии порождают особую антитезу в его мировоззрении: нация «изнеженных эстетов» превращается в нацию варваров, угрожающую европейской цивилизации. Роль России по Брюсову – мессианская, ей суждено спасти Европу и мир от «желтой опасности». Сама Россия в его концепции представляется новой Римской империей. Показывается, что японская культура ассимилировалась в начале XX века в символистской среде в соответствии с готовыми мифологическими моделями. Жажда идеала воплотилась в создании существующего/несуществующего топоса «чудесной страны» по образцам прошлых культур. Чуждое воспринималось как прекрасное, чтобы смениться опасным/демоническим – эта антитеза является архетипической. Делается вывод, что японистика как наука находилась в это время в России в состоянии начального становления и полноценный межкультурный диалог, свободный от готовых ответов и клише, на этом этапе был невозможен.

Импрессионизм в русской культуре не является отдельным направлением, но имеет яркие индивидуальные проявления. В данной статье рассматриваются специфические изменения импрессионизма в философской прозе В.В. Розанова. Специальное внимание уделено его трилогии «Уединенное», «Опавшие листья, короб первый», «Опавшие листья, короб второй и последний», где он применял импрессионистические приемы, которые выражаются в форме, запечатлевающей динамику мгновения, в импрессионистических метафорах, в отсутствии четко выраженного сюжета, в мотивах, акцентирующих внимание на чувствах, на субъективных ощущениях, в фиксации мельчайших впечатлений и др. В статье выделяются три значимые черты, которые показывают видоизменение импрессионизма в творчестве В.В. Розанова. Во-первых, это специфика, которая проявляется в стилевом синтезе философско-понятийных и эмоционально-образных средств, отражающих окружающую действительность с точки зрения отдельной личности и субъективного восприятия ею объективной действительности. Вторая черта заключается в отношении В.В. Розанова к литературному творчеству, которое невозможно без «музыки в душе». Автор определяет ее как гармонию в отражении действительности, и данное определение совпадает с подходом французских импрессионистов к творчеству. Следующим ключевым моментом является «импрессионистическая метафора», которая пронизывает работы В.В. Розанова, определяя индивидуальность творческого процесса великого русского философа. Полученные в ходе исследования знания более полно раскрывают уникальность импрессионизма в России на рубеже XIX–XX вв.

В статье решается задача, связанная с распространением заключений из области социальной топологии на опцию сохранения в видеоиграх. В центре исследования оказываются два взаимосвязанных вопроса. С одной стороны, вопрос о том, какие особенности социального пространства дают игрокам возможность сохранять итоги своих игровых сессий. С другой – о том, как наличие названной возможности отражается на представлениях людей о видеоигровом пространстве. Поиск ответов на указанные вопросы осуществляется с опорой на топологические наработки акторно-сетевой теории. Являя собой один из истоков поворота к материальному в общественных науках, акторно-сетевая теория концентрируется на социальном значении взаимодействий людей с «не-человеками». Для осмысления подобных взаимодействий создается особая, сетевая топология, в рамках которой социальное пространство выступает в виде ризомы изменчивых ассоциаций между разнородными акторами. Обращение к сетевой топологии при обсуждении опции сохранения в видеоиграх позволило сформулировать несколько ключевых выводов. Опция, или возможность, сохранения игры – во многом пространственный феномен. Чтобы постичь его природу, требуется следовать вдоль конфигураций сетевых отношений, раскидывающихся между многообразными социальными акторами. При этом следовать надлежит в двух основных направлениях. Во-первых, в направлении акторов и отношений, которые обеспечивают возможность сохранения итогов игровой сессии. Во-вторых, в направлении акторов и отношений в составе игровой сессии, которые непосредственно могут быть сохранены. Движение в первом направлении обнаруживает материальные условия существования опции сохранения игры. Возможность сохранения итогов игровой сессии оказывается эффектом пространственных отношений между бесчисленными материальными акторами. Движение во втором направлении позволяет дополнить исходную картину, представив опцию сохранения игры в качестве узла, или актора, в составе видеоигровой актор-сети. В роли актора обозреваемая опция опосредует взаимодействия игроков с сохраняемыми аспектами игры. Она наделяет игроков ограниченным влиянием на игровую ситуацию, тем самым накладывая отпечаток на понимание людьми границ эффективного функционирования игровых правил и участвуя в конструировании образов игрового пространства.

В статье анализируется образный язык скульптурной пластики А. Бурганова, экспонирующейся на выставке «Театр скульптур» во внутреннем дворике театрального музея им. А.А. Бахрушина. Представленные на выставке композиции рассматриваются с точки зрения пластического синтеза театра и скульптуры, соединение которых у А. Бурганова имеет сугубо индивидуальное решение на фоне модификаций пространственно-пластических тенденций XX–XXI вв. в соответствии с лучшими качествами русской культуры как культуры открытой, обращенной непосредственно к зрителю. Осмысление пространственно-пластических тенденций в скульптурном творчестве А. Бурганова реализуется методом художественно-стилистического анализа с целью выявления и теоретического обоснования основных пластических тенденций в скульптурных работах, представленных на выставке, типологическим методом с целью выявления и анализа основных модификаций театра и скульптуры в пространственно-образных решениях, а также методом художественно-психологического анализа произведений искусства с целью понимания пластического языка выставки. Театральное искусство, мыслимое мастером как особая разновидность скульптуры, рассматривается в трех плоскостях интерпретации его произведений и организации выставки. Автор выделяет следующие аспекты анализа: скульптура и театр как новый пластический опыт, смысловая эмблематика творений, скульптурный театральный портрет и театр скульптур в выставочном пространстве сада-музея А. Бахрушина.  Констатируется повышенное внимание А. Бурганова к образным средствам театрального искусства, сквозные связи и ассоциации с ним. Показывается, что скульптура своей тематикой, содержанием, ритмикой углубляет и расширяет архитектурный образ музея как хранителя театрального наследия. Создатели выставки выявляют профиль музея, который может развиваться в разных направлениях, в том числе в синтезе с современной ландшафтной скульптурой. Отмечается, что выставочная среда позволяет создать индивидуальную атмосферу для каждой скульптуры.

В качестве лексического материала исследования фиксации хронологических событий в английском языке, бесспорно, выступают «Англосаксонские хроники» (The Anglo-Saxon Chronicle). В статье выявлен набор лексем древнеанглийского и среднеанглийского языка, обозначающих время в манускриптах «Англосаксонских хроник». Автор анализирует оригинальные формулы (с переводом на русский язык), обозначающие временные периоды, важные для языковой картины мира англосаксонского этноса. В статье отмечается, что такими основными временными ориентирами выступают следующие лексемы: kalendae/calendae, idus, nonae, on Octabris/ on Octabus, midwinter/ midsumer, а также названия христианских праздников. Такая лексическая сетка объясняется в статье фактами истории англосаксов. Юлий Цезарь, начиная с 55 г. до н.э., стремился превратить Британию в римскую колонию, однако Рим смог подчинить себе Британию лишь с третьей попытки, к середине I в. н.э. В первой половине VII в. на остров Британия, а именно в королевство англов Нортумбрию, проникло христианство через ирландских миссионеров (церковь в Ирландии была утверждена уже в V в.). Как следствие получили распространение латинский алфавит и латинская книжная культура. Следовательно, в Британии, вначале колонизованной Римской империей, а затем обратившейся в христианство, укоренились представления о времени, характерные для латинского мира. Наряду с обозначением дат римского календаря, постепенно в обиход англосаксов проникают христианские народные представления. Временной ориентир исторических событий манускриптов ограничивается лексиконом, представленным в статье.