Идеи и Идеалы

В статье рассмотрена нереализованная идентичность, которая выражается в невозможности субъекта актуализировать свою идентичность из-за внутренних комплексов или социальных прессов. Вначале выделены основные виды ошибок, которые могут приводить к ошибочным действиям и процессам. Эти процессы формируют нереализованную идентичность. Первая ошибка заключается в ошибочном понимании собственного естественного состояния и общественных ожиданий. В этом случае субъект не может соотнести свои способности, характеристики и функциональные свойства с реальностью. В связи с этим возникает тенденция к формированию лишь видимой целостности идентичности, которая легко может разрушиться. В итоге субъект лишается возможности полностью состояться как личность. Такой вид идентичности назван «несостоятельной» идентичностью. Вторая ошибка заключается в смещении восприятия на внешние факторы, не обращая внимания на внутренние переживания и установки. Таким образом, происходит замещение своих интересов, потребностей, желаний другими, которые взяты из окружения. Формируется замещенная идентичность, которая тоже не обладает свойством завершенности из-за недостатка системных связей между личностью и реальностью. Далее рассмотрены основные причины формирования нереализованной идентичности. Причины разделены на разные системы: глобальная, локально-социальная и индивидуальная. Таким образом, первой причиной обозначена глобализация. Её влияние охватывает все последующие системы. Глобализация ведет к размытию норм, дифференциации и разобщенности ценностей и взглядов. В следующую систему включены процессы воспитания внутри разных социальных институтов. Обозначены основные проблемы при воспитании и взрослении, которые влияют на формирования идентичности. На следующем уровне лежат субъективные искажения, комплексы и ошибки, которые ведут к нереализованности. В них входит неспособность к концентрации и принятию последствий выбора, связанные с недостатком ответственности; отрицание биологических детерминант и нарратива собственного существования, недостаток жизненных ресурсов.

Древнейший в мировой истории магический квадрат 3×3, открытый/изобретенный в Древнем Китае и известный ныне под именем Лошу – 洛書 («Документ [из реки] Ло»), был наделен китайской традицией небывалым достоинством и помещен в самое сердце китайской мысли. Завораживающая геометрико-числовая образность Лошу, открытая для великого множества различных видений, когда прочтение-интерпретация становится завершающим моментом уже самого акта восприятия, превращает эту китайскую мандалу в настоящую ловушку для взгляда. Своей беспокоящей неотвязностью она напоминает магически притягательный Заир из одноименного рассказа Х.Л. Борхеса. 

Среди разнообразнейших ритуально-идеологических инструментализаций магического квадрата Лошу (от сакральной эмблемы космической гармонии до непременного реквизита геоманта) главенствующей является мобилизация этой эзотерической фигуры для арифметизации краеугольного камня всей китайской философии – принципиально невербализуемого дао. Кодирование дао числом 15 подкрепляется его опространствованием, так что в результате весь «Документ [из реки] Ло» предстает картой всевозможных траекторий дао на территории этого девятипольного квадрата. Причем совпадение (в числе 15) разносоставленных сумм предстает неисповедимым многообразием путей, ведущих к одной и той же цели – итоговому осуществлению дао.

В силу справедливости равенства 15=mod10 5 магическая сумма квадрата Лошу (Const₁₅) непреложно, хотя и прикровенно (в виде пятерицы) центрирует собой всю конфигурацию Лошу. Эта сокровенность магической константы, отсутствующей на всем обозримом пространстве «Документа [из реки] Ло», адресует к потаенной «изнаночно-оборотной» стороне чисел Лошу, представляемой числом 10 (в его роли модуля сравнения в арифметике вычетов по модулю 10).

Судя по непосредственно зримой, «лицевой» части магического квадрата размерности 3, в нем разрешено считать только до девяти. Но уже отсутствующе-присутствующая магическая сумма (число 15), разрывая, казалось бы, безысходный круг арифметики вычетов, выводит на свет модуль сравнения (число 10) в качестве потаенной «истины» Лошу, только и придающей смысл всей девятиклеточной конструкции. Осознание этой истины – это первый шаг перехода в своего рода «регистр истины» данного экстраординарного гештальта.  Последующее подключение к нему проблематики, фокусируемой теоремой Пифагора, радикально расширяет «регистр истины» Лошу.   

Геометризированная арифметика магического квадрата Лошу, являющая собой уникальную пространственно-числовую фиксацию, казалось бы, принципиально необъективируемого дао (то есть соединяющая в себе, по видимости, несоединимое) знаменует успешно реализованную китайской традицией возможность парадоксального союза Гераклита с Пифагором.

В статье обсуждается ситуация, сложившаяся в настоящее время в математике, которая осмысляется как кризисная. Рассматриваются проблемы, позволяющие сделать подобный вывод: вопрос о научном статусе математики, возможности ее обоснования, мыслительной или опытной природе математики, времени ее формирования. Автор излагает результаты генезиса геометрии, обобщение которых позволяют утверждать, что математику, с одной стороны, можно считать своего рода эмпирической наукой, с другой – конструктивной научной дисциплиной, в которой на основе исходных идеальных объектов и знаний создаются более сложные идеальные объекты. Рассматриваются два разных понимания обоснования математики – общенаучное и Давида Гильберта. Рассматривается вопрос о том, что собой представляют парадоксы в науке, и каким образом они снимаются. Автор склоняется к мнению, что антиномии в математике не могут быть устранены в принципе. Делается вывод о том, что их источником является приписывание объектам математики несогласованных характеристик, что обусловлено самим строением математики. Дело в том, что конструирование идеальных объектов математики протекает под влиянием воздействий, принадлежащих, по меньшей мере, четырем областям: эмпирической области, описывая которую, математики создают исходные идеальные объекты и знания; области конструирования, на основе исходных, более сложных идеальных объектов; области геометрических доказательств теорем; области построения теории геометрии. Кроме того, рассматривается концепция обоснования математики Д. Гильберта, а также указывается, что существуют разные концепции обоснования математики. В конце статьи обсуждаются особенности современного кризиса математики и возможное направление его разрешения.    

Философия любви как субдисциплина моральной философии и истории философии проблематизирует те основания, на которых люди друг друга любят. В рамках философских дебатов вопрошаются не только источники любви, но и виды, типы любви. Соответствует ли какой-то источник определенному типу любви? В чём различия между тем, как мы любим своих родителей, и тем, как мы любим своих друзей? А чем кардинально различается романтическая любовь между двумя людьми с вышеуказанными типами? Философ из Чикаго Раджа Халвани вносит в эти дебаты двоякий вклад: и методологического, и содержательного характера. С одной стороны, его главное достижение в недавних дискуссиях заключается в строгом разделении феномена романтической любви на два типа: «романтическая любовь 1» и «романтическая любовь 2». Халвани исходит из того, что существующее недопонимание и недооценка аргументов в среде философов в немалой степени связаны с этой концептуальной путаницей – авторы просто говорят о различных феноменах. И если мы будем иметь в виду эту обоснованную разницу, наши споры станут более прозрачными. С другой стороны, профессор Халвани не предлагает концептуальных новшеств, но крайне интересным способом уточняет текущие дебаты по различным аспектам проблематики. Сюда относится дискуссия о содержании основных характеристик любви и о том, насколько это содержание выдерживает критику. Халвани уточняет такие ключевые, центральные концепты любви, как «постоянство», «эксклюзивность», «уникальность», «незаменимость». Особое внимание философ уделяет рассуждениям о том, каким образом мы можем применить существующие моральные теории к феномену любви. В заключении статьи автором предпринимается попытка свести взгляды философа на романтическую любовь в сводную таблицу.

В ряду классических искусств музыка всегда воспринималась как акциональный прорыв человека к пониманию Универсума. Музыкальный язык, рассматриваемый в качестве культурной универсалии, выступает основой интуитивного познания, проникновенно-прочувствованного взгляда на аксиологическое единство понятий Истины, Добра и Красоты. В статье предложен анализ становления основных философских концептов онтологической природы музыкального творчества в их исторической преемственности. В истории идей феномен музыкального творчества всегда воспринимался как особого рода откровение. В этом проявляется очевидная значимость эстетического подхода в понимании трансцендентного мира – объективированной связи человека с Онтосом. Современные теории универсального эволюционизма представляют развитие Вселенной как единый процесс на основе единства ее законов. Возможно, именно в наше время постижение сущности музыкального творчества открывает принципиально новую страницу в философском осмыслении многовековой истории музыки. Ключевым положением выступает идея об устремленности Мелоса к Логосу, тенденция перехода от частных теоретических построений и критических оценок к рассмотрению феноменологических оснований музыки, фундаментально представленных в работах А. Лосева и Т. Адорно. Отмечается, что в XX веке произошел очевидный всплеск формулирования обобщающих музыковедческих концепций, и именно в теориях XX столетия философия музыки получила качественно новые мировоззренческие основания для своей всесторонней интерпретации. В этом отношении изучение гносеологической природы музыкального творчества достигло, казалось бы, своей вершины. Вместе с тем опыт философского осмысления исследуемого круга проблем побуждает прийти к выводу о только еще наступающем моменте возможного понимания сущности музыкального искусства как особой когнитивной практики, раскрывающей потенциальность всесторонней реализации человеческого духа. Это оказывается возможным на методологической основе кумулятивного обобщения, с учетом религиозного, эстетического, культурологического, психологического, образовательно-художественного и иных подходов в постижении ценностной природы «звучащего мира».

Предметом статьи является проблема онтологической границы религиозного экстремизма как социально-культурного феномена. Методологической основой исследования выступает неклассическая языковая семантика Фреге – Рассела. В ее рамках для предмета мысли выделяются значение, смысл и знак. Эта методология дополняет деятельностный подход, преобладающий в изучении религиозного экстремизма. Подобная методологическая односторонность создает иллюзию схоластического характера исследуемой проблемы, когда научным результатом ожидаемо становится комментирование, уточнение и систематизация известного знания о религиозном экстремизме. В результате религиозный экстремизм рассматривается метафизически, как неизменный феномен, не имеющий пространственных и временных границ. Исследование проведено в два этапа. На первом выделены сущностные признаки религиозного экстремизма. Традиционная триада признаков «субъекты – сфера активности – способы реализации» дополнена четвертым – целью активности. На основании проведенного анализа религиозный экстремизм определяется как крайние действия религиозных элементов в политической жизни общества, нацеленные против структурных элементов и идеологии секулярного общества. В статье отвергаются положения о некритичном отождествлении с религиозным экстремизмом следующих общественных явлений: нарушение национального законодательства о свободе совести и о религиозных объединениях; религиозный фанатизм; религиозное сектантство; национализм. На втором этапе исследования осмыслены пространственные и временные границы религиозного экстремизма. В пространственном отношении религиозный экстремизм типичен как для постиндустриальных, так и для традиционных обществ второй половины ХХ – начала ХХI вв. В статье выдвинуты историко-религиозный и целевой аргументы против тезиса о вневременном характере существования религиозного экстремизма. На основании факта формирования секулярного общества на экономическом базисе индустриального общества со второй половины XIX века выделено четыре фактора возникновения религиозного экстремизма: секуляризация общественного сознания; десакрализация власти; инверсия насилия; ограниченная поддержка. В результате проведенного исследования преодолено метафизическое рассмотрение религиозного экстремизма как неизменного феномена и осуществлено углубление его концептуального понимания.

В статье представлена историко-философская ретроспектива, направленная на установление строгих концептуальных границ, предотвращающих неконтролируемую экстраполяцию современных терминов и понятий на реалии, не входящие в поле значений современного гуманитарного дискурса. Обосновывается философская дефиниция понятия «культура», включающая в себя специфические характеристики, имеющие хронологически-фактическое происхождение. Дается общий концептуальный обзор актуальных интеллектуальных тенденций, тематизирующих феномен культуры; отмечается их плюралистичный характер. Анализируется полисемичность постмодернисткой ситуации как интерсубъективной диспозиции внутри культурной коммуникации и как особого способа осмысления современного положения вещей, существующих под знаком принципиальной сложности. Осуществляется критика деструктивных установок в понимании и прогнозировании возможных исходов и разрешений насущных культурологических проблем. В частности, указывается на момент субъективного психологизирования в некоторых пессимистических экспертных оценках, когда персональная неустроенность в новых обстоятельствах выдается за объективно-негативное положение дел. Вводятся и защищаются принципы онтологии конструктивизма, составляющие альтернативу традиционному пониманию философии как запаздывающей очевидности (совы Минервы, вылетающей в сумерки).  Предлагается принципиальная замена дескриптивного (пассивно-созерцательного) подхода проективным (активно-созидательным). Приводится содержательный вариант конструирования позитивной онтологии с опорой на исторический прецедент в виде идеологии классического гуманизма. Интерпретируется философия постмодернизма как гиперрефлексия Модерна, т.е. не как отрицание, а как преодоление традиционных структур рациональности с целью формирования более сложных (изощренных) типов рефлексивного мышления. Утверждается необходимость подключения волевого ресурса, интенционализированного в сторону создания смысловых конфигураций социальной реальности. При этом элиминируется редукционистская возможность интерпретации подобного призыва за счёт апелляции к сложным контекстам, требующим освоения комплификативных дискурсов и нарративов.

Авторы придерживаются позиции, согласно которой любая крайность является ложной, а истина обретается в зоне равновесия между крайностями с учетом полноты опыта познания и той и другой крайности. Классическая история проходила под знаком умозрения, XX век – под знаком бездумного активизма. В XXI веке необходимо научиться сочетать эти крайности.

Статья посвящена объяснению распространенного в научно-академической среде в период позднего СССР (1960–1980-е гг.) критического отношения к некоторым аспектам внутренней и внешней государственной политики того времени. При этом мотивы недовольства данной социально-профессиональной группы существующим политическим режимом не выглядят очевидными, поскольку социальный и имущественный статус научно-академической интеллигенции, а также ее общественный престиж был одним из самых высоких среди социально-профессиональных групп советского общества. Восприятие критицизма советских ученых как формы борьбы с режимом представляется не совсем корректным, поскольку критически мыслящая советская научно-академическая интеллигенция не стремилась популяризировать свои общественно-политические идеи и привлекать сторонников из иных социальных групп, а обсуждение «сложных» политических и социально-экономических аспектов советской действительности проходило в рамках замкнутых сообществ. Кроме того, позднесоветской научной интеллигенции, в отличие от дореволюционной интеллигенции, была чужда идеализация «народа», чувство «вины» перед ним, а также идея беззаветного «служения народу». Советские ученые воспринимали себя в качестве элитной, даже аристократической группы, что нашло выражение в творчестве братьев Стругацких, в частности в повести «Трудно быть богом», главный герой которой – историк Антон, заброшенный в мрачное государство Арканар на далекую планету – «по совместительству» является аристократом доном Руматой Эсторским, виртуозно владеющим мечом, пользующимся феноменальным успехом у женщин и способствующим прогрессу местного человечества. Элитная профессионально-социальной идентичность советской научно-академической интеллигенции конструировалась через практики престижного потребления и поведения и стратегии социализации, которые были альтернативны официальным советским нормам и правилам поведения. На самоидентификацию ученых как элитной группы советского общества оказали влияние социальные условия развития науки в СССР в 1950–60-е гг., в частности, высокий престиж научной и академической деятельности, повышенные общественные ожидания от науки. Отмечается, что важную роль в этом сыграло создание особой среды для плодотворных научных исследований – относительно автономных научных центров, в которых ученые занимали привилегированное положение, а партийно-государственный контроль был несколько слабее в силу политико-административного статуса таких центров.

Статья посвящена обоснованию возможности решения важной методологической задачи – социальной диагностики состояния человеческого капитала по конкретному виду социальной практики, взятому в качестве индикатора. Таким индикатором предлагается избрать юмористический жанр Stand-up. В поддержку идеи предлагаются следующие аргументы: 1) В российской массовой культуре это одно из наиболее энергично развивающихся направлений, ориентированное преимущественно на молодежь. 2) Столь же энергично развивается и экономическая сторона проекта, его капитализация в буквальном смысле слова. 3) В этом жанре высокий уровень индивидуализации успеха, что позволяет рассматривать Stand-up-комика как своего рода локальную «точку роста». 4) Последний аргумент позволяет привлечь к разработке темы арсенал теории пассионарности и ретранслировать тему в плоскость социально-энергетической проблематики. 5) Это, в свою очередь, позволяет рассматривать неравномерность территориальной локализации Stand-up-сообществ как проявление эрозии пассионарности в конкретном регионе (Республика Хакасия). Анализ Stand-up осуществлялся в нескольких аспектах: философском, историческом, эстетическом, экономическом, политологическом, микросоциологическом. В ходе анализа выдвинуты несколько положений, позволяющих конструировать программы эмпирических исследований. Так, отталкиваясь от положения, что смех представляет собой отчуждённую агрессию, можно прояснить перспективу исследования социальной напряжённости. Исторический экскурс показал, что Stand-up, будучи метаморфозой протестантской проповеди, может быть индикатором вестернизации и общества в целом, и его региональных локализаций. Политологический подход позволил сформулировать соотносительность социального и эстетического резонанса комедии, а микросоциологический – определить механизм и детерминацию распределения пассионарного напряжения в аудитории.

В результате исследования были определены необходимые для эмпирического исследования тематические блоки, алгоритм их логической взаимосвязи, что позволит в ближайшей перспективе осуществить методологически валидное исследование состояния человеческого капитала в регионе, используя Stand-up-комедию в качестве индикатора.

В статье приводится социально-философский анализ такого явления, как ложь. Анализ лжи базируется на исследовании инверсивных отношений в иерархической системе. Поскольку ложь сама может рассматриваться как иерархическая система и, кроме того, она реализуется в иерархической социальной системе, данный подход оправдан. Инверсия представляет собой форму системных отношений, при которой некоторый низший элемент приобретает главенствующее значение. Способность системы к формированию инверсий зависит от организационных принципов, определяющих иерархическое соподчинение элементов в системе. Системные инверсии возникают в том случае, когда один организационный принцип противоречит другому. Инверсия, развившаяся в иерархической системе, представляет собой нарастание внутренних противоречий, способных разрушить данную систему изнутри. Отмечено, что сам факт лжи порождается прежде всего особенностями человеческого мышления. Вербальная мысль существенно отличается от вербального высказывания в процессе общения. Однако имеет значение сила и направленность этих различий. Ложь сама по себе может рассматриваться в качестве иерархической системы, в которой могут быть выявлены, как минимум, четыре организационных принципа. Первый такой принцип распределяет высказывания по степени их несоответствия реальному положению дел. Второй принцип расставляет высказывания в иерархии по степени их правдоподобия. Третий принцип опирается на степень антисоциальности лжи. Наконец, согласно четвертому принципу, иерархические отношения между высказываниями зависят от того, затрагивает ли высказывание отражение фактов или мнений. В результате взаимодействия этих высказываний и формируются инверсивные отношения в системе лжи.