Идеи и Идеалы

Пьер Лоти – романист, офицер морского флота, побывавший во многих странах. Он приобрел популярность, описывая свои путешествия и наблюдения. В данной статье рассматривается его посещение Нагасаки в 1885 г., где он прожил полгода, взяв себе временную жену. Роман, написанный в период этого путешествия и принесший ему мировую славу, называется «Мадам Хризантема» и является одним из наиболее оригинальных и интересных его произведений. Роман был характерным проявлением увлечения Востоком и во многом определил образ Японии в массовом европейском сознании второй половины XIX века. П. Лоти писал о желании сделать этот роман максимально импрессионистичным, определяя импрессионизм не как интеллектуальное, а как декоративное направление, в большей степени связанное с живописью и передачей сенсорных ощущений. Его интерпретация импрессионизма выразилась в произведении «Мадам Хризантема», где видны попытки максимально подробного описания окружающей действительности, включающей в себя не только материальный мир, но также и чувственные ощущения и эмоции автора. Роман являет собой яркий пример импрессионизма в литературе. Импрессионизм рассматривает мир как продукт чувственного опыта, а задача автора зафиксировать этот опыт, который является суммой его наблюдений или впечатлений. В произведении П. Лоти цвет играет равную роль со звуком и словом. Для него это совокупность элементов, в одинаковой степени определяющих окружающую действительность. Стилистически роман «Мадам Хризантема» построен по импрессионистическим канонам. Писатель использует большое количество эпитетов, сравнений, метафор, авторских неологизмов. Роман написан в виде дневника, где отдельные эпизоды внутри глав отделены друг от друга широкими блоками белого пространства. В статье обсуждается близость импрессионизма с японской культурой. Делается вывод, что при более глубоком сравнении видны существенные различия в европейском и восточном сознании.

В статье рассматриваются факторы, обусловившие интерес к немецкому языку в разных регионах мира. Выявляется роль немецкого языка в развитии международных социокультурных контактов, гуманитарной сферы, в формировании мирового образовательного пространства. Исследуется практический опыт овладения немецким языком, достижения и проблемы конкретных наций в этой области. В работе рассмотрена практика использования немецкого языка в языковой политике ряда стран, освещаются сложности межкультурного взаимодействия, международные исследовательские проекты в этносоциальной динамике. В статье представлен социально-антропологический подход к рассмотрению языковой ситуации в разных странах. Комментируются институциональные аспекты распространения немецкого языка. Обосновывается значимость мультилингвизма как средства межкультурного образования. Хотя хронологические рамки статьи охватывают первые десятилетия XXI в., в историческом аспекте, неизбежно обращение к более ранним периодам. Системный подход позволяет установить логическую взаимосвязь и взаимозависимость этих периодов, проследить изменения в статусе официального языка Германии. Данная проблематика является не только лингвистической, но историко-культурной.

В статье анализируются проблемы, связанные с изучением немецкого языка в ряде стран. Среди них Великобритания, где другие языки имеют меньшую степень социального престижа и вытесняются из языкового пространства. Франция, которая, наряду с Германией, всегда находилась на оси европейского строительства, продолжает политику продвижения своего национального языка на международный уровень. Но при этом Франкофония является движением за культурное многообразие. Рассматривается ситуация в Бельгии и Швейцарии – этнически неоднородных и многоязычных федеративных государствах, где немецкий язык является одним из официальных. Обращение к опыту Испании и Республики Корея продиктовано тем, что граждане этих стран участвовали в восстановлении Германии после Второй мировой войны.

Вопросы, связанные с реализацией языковых прав личности, определяют национальные и политические процессы, образовательную и культурную политику. Обучение на нескольких языках формирует представление о том, что мультиязычное общество – эталон модели коммуникации.

Интерпретация культурных ценностей и культурного наследия является одним из наиболее распространенных видов их освоения и творческого осмысления. Тем не менее, понятие «интерпретация» остается размытым. В то же время в сфере сохранения культурного наследия интерпретация является основным методом его освоения. От процесса и результатов интерпретации, как показывает многолетняя история сохранения объектов культурного наследия, зависит и обеспечение его сохранности. Статья посвящена рассмотрению музея в качестве примера одного из наиболее последовательно выстроенных пространств и инструментов интерпретации культурного наследия.

Предметом исследования являются методы музейной работы, рассматриваемые в контексте механизмов интерпретации материального культурного наследия. Музей как инструмент интерпретации известен с древнейших времен. Человеческий интерес к древним артефактам, выступающих в качестве зримых символов историко-культурной памяти прошлого, со временем привел к развитию коллекционирования, а затем, с обнародованием коллекций, и к появлению музеев. Музей и музейная деятельность занимают особое место в методологии интерпретации. Пространство музея способно задать особый ритм исторического времени и создать условия для комфортного восприятия представленных артефактов. Ни одна другая культурная институция не имеет такой задачи, и при необходимости представить артефакт заинтересованные лица в той или иной степени обращаются к методикам, апробированным на музейных площадках.

В результате проведенного исследования выделены пять стадий музейной деятельности, в целом свойственные и механизму интерпретации культурного наследия. Основной целью музейной деятельности следует признать интерпретацию культурного наследия. В соответствии с данной целью реализуются и задачи музея, в том числе сохранение, публикация и популяризация артефактов коллекции. Показаны роль и место музея в качестве специфического пространства, созданного в целях интерпретации культурного наследия.

Статья посвящена некоторым теоретико-методологическим, а также прикладным аспектам имагологии, связанным с применением ее понятийно-категориального инструментария для изучения кинематографической «гиперреальности». Последняя рассматривается как источник-резервуар медийных имагем как ведущих конструктов бинарной оппозиции по типу «свой/чужой» – «мы/они», выполняющих функцию непрерывной когнитивной мобилизации, приводящей к созданию долговременных, универсальных, надтекстуальных аллюзий и поэтому востребованных для современного процесса политической стереотипизации и формирования идентификационных кодов.

Преобладающим видом источников исследования выступили кинодокументы, кинофильмы английского и американского производства различной жанровой принадлежности. Предпринята попытка оценить информационный потенциал имагосферы изучаемых кинофильмов на предмет качества репрезентации специфического юмора «холодной войны», особенностей средств художественно-визуальной выразительности для воспроизведения образа другого (иного). В исследовании делается вывод о различиях в морфологии политико-сатирического имагосферы английского и американского кинематографа. Если медиа-тексты США, несмотря на обстановку «предразрядки» в международных отношениях, продолжали воспроизводить нуар-гротесковые образы идеологических противников как непременных носителей «красной опасности» либо в военно-силовом, либо в культурном отношении, то многие фильмы, произведенные в Великобритании, были лишены такой карикатурно-показательной демонстрации непримиримости цивилизационных и геополитических противоречий. 

В заключении подчеркивается значение англо-американского кинематографического юмора и «смеховых технологий», выступавших эксплицитным выражением имманентных мобилизационных механизмов и превратившихся в самодостаточные движущие силы, приводящие к формированию «холодной» политико-идеологической экзистенциальности как особого типа мышления и действия.

Цель данной статьи заключается в выявлении структуры и воссоздании иерархии ценностей в рок-культуре. Согласно гипотезе, рок-культура является важным инструментом формирования постиндустриальной аксиологии, что может быть сопряжено с гипертрофированным проявлением ценностей, с их издержками, выражающимися в появлении дополнительных ценностей. Рок-культура понимается как система отношений, совокупность ценностей, норм, идентичностей, практик и символов, формирующихся вокруг социальной среды, объединенной рок-музыкой. Методология статьи основана на принципах структурно-функционального анализа. Основной источник – включенное полуформализованное нарративное интервьюирование, а также результаты включенного наблюдения. Аксиологическая модель рок-культуры выстраивается вокруг ценностной дихотомии коллективизм, единение / индивидуализм, самовыражение. Одним из вариантов данной оппозиции становится противоречие между ценностями семьи, профессии и неограниченным самовыражением. Необходимость ввиду данных противоречий перестраивать собственную аксиологическую модель, адаптировать изначально чужеродный образ жизни коррелирует с ценностями активности и инновационности. Еще одной центральной для рок-культуры становится ценность бунта, противостояния, которая, в свою очередь, находится в диалектическом взаимодействии с аксиологемой творчества, креативности. Творчество имеет в рок-культуре сложную и многоуровневую структуру, которая выстраивается на основе избыточной полижанровости и экзистенциальной установки на преобразование реальности. Вышеназванные ценности порождают ведущую аксиологему рок-культуры – свободу. Данная ценность порождает ряд второстепенных аксиологем, имеющих факультативный характер. Это леность, избыточный инфантильный гедонизм, бытовые девиации (не в практическом, а в аксиологическом значении). Таким образом, в центре аксиологической системы рок-культуры выстраиваются ценности, коррелирующие с постиндустриальным типом культуры. Имеющие традиционалистскую коннотацию леность и гедонизм находятся на периферии рок-культуры и представляют собой производные аксиологемы свободы. Противостоящие неограниченной возможности самовыражения ценности семьи и работы, связанные с ответственностью, представляют собой аксиологемы индустриальной культуры. В системе рок-культуры они занимают пограничное, периферийное место. Можно заключить, что аксиология рок-культуры подчинена условиям трансформации культуры в ее постиндустриальное качество, что порой может быть связано с усилением отдельных ценностных позиций, с приобретением ими гипертрофированных качеств.

В статье рассматривается актуальная для современного культурологического знания проблема изучения культурных смыслов литературного и живописного пейзажа в постмодернистском дискурсе. Отмечается, что характерные для постмодернизма полифоничность содержания, «ризоматическая» структура текстов, их игровой характер, интертекстуальность во многом обуславливают тот факт, что границы традиционных видов и жанров искусства становятся условными. Само понятие «границы» как своего рода «демаркационной линии» сменяется идеей релятивности внутривидовых отличий. В «ситуации постмодерна», для которой парадигмальными являются установки на «гетероморфность языковых игр», динамическую устойчивость, придание важного значения плюрализму, случайности, допущение различных путей развития и его описания, пейзаж выходит за рамки самостоятельной жанровой формы, создавая многокомпонентные интертекстовые структуры, организованные по принципу цитатности, коллажности, свободного построения семантических отношений. Тенденция нивелирования внутривидовых границ в искусстве постмодерна ведет к трансформации содержательного ядра пейзажа в направлении механического копирования, деконструкции, ироничного обыгрывания «привычных» норм классической или, в большей степени, модернистской художественных стратегий, которые всегда выполняли определенную телеологическую функцию, т. е. репрезентировали артикулированную авторскую идею. Пейзаж (как литературный, так и живописный) в таком контексте становится актом высказывания, коммуникативным событием, «планом консистенции» (Ж. Делёз), где полисемантизм внутренних связей ведет к перманентному углублению в слои культурного текста.

В статье на основании анализа произведений Дж. Фаулза, М. Павича, А. Кифера делается вывод о том, что в постмодернизме традиционное понимание пейзажа как целостного художественного образа природного мира сменяется трактовкой его как мозаичной, многослойной структуры, части которой связаны вариативно, обладают полиассоциативностью и многозначностью трактовок. Их смысловое прочтение не регламентировано авторским замыслом, а находится в диалогическом взаимодействии с читателем или зрителем. Выявленные тенденции жанровой синестезии в постмодернистском дискурсе наполняют пейзаж практически неограниченными возможностями в построении сложной полисемантической структуры, в которой смысловые уровни связаны не иерархически-инвариантно, а находятся в динамическом взаимодействии, образуя между собой места «сборок» и «распределения» информации в соответствии с определенным культурным контекстом.

Тема статьи – новое понятие рациональности в философии культуры Эрнста Кассирера. Необходимость такого понимания была обусловлена кризисом проекта модерна (проекта Просвещения). Одной из ключевых идей, вокруг которой выстраивался проект, является рациональность. Однако именно этот концепт начинают переосмысливать и критиковать на рубеже XIX–XX вв. Узкое понимание рациональности порождает проблему обоснования гуманитарного знания и встраивания его в научную парадигму. Многие философы предпринимали попытки разрешить этот вопрос. Было намечено два пути: категорический разрыв со сложившейся традицией (это, например, подход интуитивистов) и работа в рамках традиции (расширение концепта рациональности с намерением включить в него большее число явлений культуры). Неокантианец Эрнст Кассирер относится к последователям второго подхода. 

Разработанное философом понятие символической формы позволяет выстроить новое множественное представление о рациональности. По его мнению, каждое явление культуры имеет свою собственную рациональность. Этот взгляд на проблему дает возможность говорить о гуманитарном знании как о научном, т.е. вписывающемся в рамки, заданные научному знанию Новым временем. Кассирер не разработал полноценную систему, но наметил важные направляющие в исследованиях культуры. В частности, он выделил две категории гуманитарных наук, такие как форма и стиль. Кроме того, философ разделил два способа образования понятий: логически-дискурсивный и лингво-мифологический (метафорический). Подход Кассирера, его стремление к множественности в дальнейшем станет определяющим признаком новой эпохи – эпохи постмодерна.

Статья рассматривает связь идей и идеалов на материале музыкальной культуры в СССР и Азербайджанской ССР в 20–30-е гг. ХХ в. Эти географические и временные координаты предоставляют богатый материал для изучения поставленной проблемы. Установление советской власти обусловило колоссальные перемены в жизни, в том числе в музыкальном искусстве и в культуре в целом. Сущность обновления состоит в овладении композиторами принципами социалистического реализма. Одна из самых важных особенностей этого времени – дух массовости, коллективизма. Это прямой отклик на новые экономические отношения. В азербайджанской музыке этого периода начинает разрабатываться феномен «мы», который ярче всего отразился в жанре массовой песни. В опере, в концепции драматургии главенствует победа народных масс. Основная тенденция в искусстве Азербайджана до 1920 г. – общегуманистическая, после 1920 г. – партийная коммунистическая. Главное музыкальное свершение 1920–30-х гг. в Азербайджане – рождение нового музыкального стиля, следствием чего стал выход азербайджанской музыки на мировую арену. Музыкальная стилистика в СССР и Азербайджане становится, как правило, героической в противовес лирической в предыдущий период. Героическая линия актуализируется прежде всего в маршевых интонациях. Зависимость творческих идеалов от идей эпохи сказалась и в феномене злободневной историчности, в отказе от понимания истории как легенды и мифа. Основные черты главных героев азербайджанского музыкального театра – Меджнун и Кероглы – противоположны: созерцание и действие, непротивление и борьба, мугамный и ашугский жанры. При всем различии культурологических принципов вторая эпоха сохранила преемственность с первой в жанре русской народной песни и традиционных азербайджанских ладах.

На основе анализа некрологов революционеров, принадлежавших к различным политическим партиям социалистического лагеря, в статье предпринята попытка реконструкции «идеала» революционного деятеля. Автор исходит из того, что анализ комплекса некрологов определенной социальной или общественной группы позволяет вычленить те ценности, которые в данный период наиболее важны для конкретной группы, осуществить реконструкцию ее морально-этических представлений, являющихся одним из системообразующих факторов ее субкультуры. Показано, что уподобление революционного некролога житиям святых правомерно, во-первых, в силу тождества функций – создание образа «героя», на которого нужно равняться и формирование «пантеона»; во-вторых, потому, что, хотя революционеры в массе своей были людьми нерелигиозными, их революционная убежденность порой принимала религиозную окраску, становилась своего рода исповеданием новой веры, в рамках которой появлялись свои «святые» и «мученики». Термин «некролог» понимается достаточно широко. Анализу подвергались не только короткие заметки, сообщавшие о смерти того или иного человека, но и материалы мемуарного характера, биографические очерки, если они имели характер некролога, публиковались в рубриках типа «Памяти ушедших» и/или имели другие черты, свойственные данному жанру. На основе анализа некрологов, опубликованных в нелегальных газетах «Знамя труда» и «Пролетарий», в журнале «Каторга и ссылка», а также в эмигрантской прессе («Социалистический вестник» и «Новый журнал»), выделен набор черт характера и свойств человеческой личности, воспринимаемых как безусловно положительные, а также комплекс поступков и моделей поведения, которые характерны для настоящего революционера и позиционируются как пример для подражания. Делается вывод о том, что гипотеза о схожести агиографической литературы и некрологов, происходящих из революционного лагеря, оправдала себя.

В статье анализируются причины кризисного состояния современной истории русской литературы, одной из основных причин которого является кризис русского языка в целом и кризис научного языка в частности. Идеологическое давление, которое испытывало литературоведение советского периода как наука об истории литературы, оказывало влияние не только на темы и интерпретации развития литературного процесса. Оно породило и специфический язык, «зараженный советскими смыслами». Анализ языка литературоведческих текстов брежневской эпохи 1960-1970 гг. позволяет сделать вывод о том, что изучение истории русской литературы основывалось на двух концептах: «борьба» и «заблуждение», что позволяло советским литературоведам описывать литературный процесс в рамках советской идеологии. Естественный процесс демократизации художественного творчества в XIX в. стал возводиться советским литературоведением в главный закон развития литературы. Провозглашение революционной «борьбы» и «заблуждений» основными двигателями развития литературы привело к тому, что советское литературоведение отличала крайняя степень пафоса, что особенно заметно на примере исследований творчества писателей-публицистов XIX в. Характерным примером служат работы советских литературоведов, посвященные М.Е. Салтыкову-Щедрину. С одной стороны, гражданский накал творчества помог Салтыкову-Щедрину пройти идеологический отбор советского официального литературоведения. В то же время оно прошло мимо главной особенности сатиры Щедрина: окаменение официального языка любой идеологии дает широкие возможности для игры на изменении смысла официальной формулы, что приводит к ее разрушению изнутри. Конъюнктурный набор тем исследования не позволял отклоняться от генеральной линии трактовки или расширять проблематику, что заранее предопределяло полученные результаты. Делается вывод о том, что от предшествующей советской эпохи российское литературоведение унаследовало язык, на котором пишет по сию пору. Даже лишенный внешнего идеологического давления, советский язык продолжает функционировать, упрямо транслируя приобретенные идеологические смыслы.