Идеи и Идеалы

Анализируются исторические предпосылки, влияющие на формирование идентичности населения Приднестровья, основанной на общности языка, истории, культуры и государственности, в условиях полиэтничности и поликультурности республики с «отложенным» правовым статусом. Среди массива базовых идентичностей национально-культурная рассматривается через призму нормативно-законодательной, социокультурной и языковой политики, направленной на защиту культурно-образовательно-языковых прав и свобод приднестровского народа, укрепление государственности Приднестровья при существующих образовательных и культурных диспропорциях, а также прогрессирующих реверсивных процессах.

При рассмотрении текущего положения межэтнической консолидации акцентируется внимание на проблемах сохранения национально-культурной идентичности, вычленяются ее маркеры, обозначаются трансформационные процессы, обусловленные историческими, политическими и этнокультурными взаимодействиями, анализируется динамика этнического состава населения Приднестровья. Отмечается, что в этнической структуре за последние 30 лет молдавский этнос (изначально являвшийся скрепой государственности новообразованной страны) уступил первенство русскому, так как доля граждан России составляет уже 33,8 % населения республики. При этом часть приднестровцев идентифицирует себя уже как «приднестровский народ». Таким образом, на основе идеологии «приднестровского интернационализма», позволяющей мирно сосуществовать представителям более 70 этносов, формируется новая общность, что позволяет наблюдать в динамике трансформационные процессы, происходящие на исследуемой территории. Фокусируя особое внимание на «русскокультурности», автор делает акцент на необходимости активизации механизмов творческого билингвизма, развития этнофестивального движения, этнографического событийного туризма различной этнической принадлежности многонационального Приднестровья, что должно найти отражение в проводимой государственной культурной политике.

Представлены направления деятельности по сохранению национально-культурной идентичности приднестровского народа в ключе этнокультурных, коммуникативных и инфраструктурных процессов.

В статье рассматриваются национальные составляющие языковой картины мира. Языковая картина мира представлена как упорядоченное единство элементов её структуры, которое определяется онтологически взаимосвязанными основными понятиями: «мировосприятие», «язык» и «мышление». Национальная специфика языковой картины мира включает исторические процессы и явления, жизненный уклад, условия жизни, традиции, обычаи, национальное сознание и самоидентификация личности. Картина мира может быть представлена в виде системы категорий. Предметная связь категорий восходит к идеям Аристотеля. Аристотель определяет категории как наиболее общие понятия о мире и способах его познания. Роль категорий в познавательной деятельности человека является уникальной. Они служат средством мысленного деления, группировки, классификации окружающих предметов и явлений, то есть помогают упорядочить элементы картины мира. Автор показывает, что мировоззрение и модель мира связаны между собой. Образ мира - это взаимосвязанная система целостных этнокультурных образов действительности. Этнокультурный образ мира может быть представлен как система координат, с помощью которой человек воспринимает и интерпретирует окружающую его действительность.

Статья посвящена проблеме отношения Н.А. Бердяева к евразийству – ультраправому политическому течению русской эмиграции 1920–1930-х гг. Автор видит причины сближения Бердяева с евразийцами в крушении религиозно-мистического идеала, который владел воображением философа в годы Первой мировой войны. Под влиянием религиозного возбуждения, овладевшего частью русской интеллигенции в предвоенный период, он уверовал в близость конца истории и наступление тысячелетнего Царства Божьего на земле. Россия, по мнению Бердяева, была призвана выполнить в этом заключительном акте мировой драмы свою историческую миссию – воплотить «Русскую идею», чтобы способствовать объединению Востока и Запада в глобальном религиозно-культурном синтезе. Автор показывает, что революция 1917 г. разрушила эсхатологический идеал Бердяева и заставила его радикально пересмотреть свои взгляды. Из христианского анархиста он превращается в государственника, защитника консервативных ценностей и социальной иерархии. В этот период его социальная философия очень близка к идеологии фашизма. Но фашизм был общеевропейским явлением и в каждой стране имел свои оригинальные версии. Евразийское течение выступало одной из разновидностей русского фашизма. Политические симпатии Бердяева сближали его с этим течением и были главной причиной длительного сотрудничества с его лидерами. Однако приверженность ценностям индивидуальной свободы и христианский персонализм как основа его мировоззрения не позволили Бердяеву далеко зайти в своей увлеченности правоконсервативными идеями.

В конце 1920-х гг. он подвергает критике тоталитарные черты евразийской идеологии. После прихода к власти в Германии национал-социалистов Бердяев получает возможность сравнивать европейские ультраправые режимы и создает теорию тоталитаризма, в которой использует евразийские концепции и терминологию. Таким образом, евразийство становится для него моделью, на основе которой он разрабатывает свою теорию тоталитаризма. После окончания Второй мировой войны философ испытывает глубокое разочарование. Им вновь овладевают мрачные предчувствия неудачного завершения человеческой истории. И хотя надежда на благоприятный исход борьбы добра со злом не покидает философа до конца жизни, чувство реализма ослабляет эти надежды и веру в осуществимость «Русской идеи».

Работа посвящена исследованию «нового религиозного сознания» с точки зрения религии, сравнению его с другими религиозными системами, в особенности с религиозно-нравственным учением Л.Н. Толстого, с которым «новое религиозное сознание» имеет много общего. Учение Л.Н. Толстого было широко известным, критиковалось Православной Церковью. Показано, что деятели «нового религиозного сознания» высказывали очень много критических мнений об учении Л.Н. Толстого, они нередко отказывались признавать его православным. Тем не менее, они взялись за развитие многих толстовских идей, которые и стали в дальнейшем настоящей основой «нового религиозного сознания». Являясь во многих аспектах развитием учения Л.Н. Толстого, «новое религиозное сознание» критикует «историческое» Христианство, его догматы, содержит идеи религиозной революции, отрицает государственную власть, самодержавие, а также предлагает создать новую религию, построить Царство Божье на земле и т.п.  Кроме того, толстовство и «новое религиозное сознание» также сближает и то, что и Толстой, и деятели «нового религиозного сознания» опирались в своих исследованиях не на Православие, как таковое, ведь они его не могли даже достаточно знать, так как не имели систематического богословского образования, а на гностицизм, теософию, буддизм, язычество и т.п. Поэтому становится возможным считать, что «новое религиозное сознание» не просто имеет очень много точек соприкосновения с религиозно-нравственным учением Л.Н. Толстого, не просто развивает некоторые его идеи, но и следует основной идее его «религии» –  идее отступничества от Православия.

На обсуждение участников круглого стола были вынесены три главные проблемы: В чем состоит сущность народничества/неонародничества? Что и почему из потенциала народничества/неонародничества оказалось нереализованным в ХIХ-ХХ вв.? Можно ли сегодня повторять старую советскую мантру об «идейном крахе народничества»? В чем Вам видится актуальность интеллектуального наследия народничества/неонародничества? Как и в каких областях и сферах оно может быть использовано сегодня и завтра? В качестве материала к дискуссии была предложена статья Г.Н. Мокшина «Что такое народничество. Материалы к дискуссии». В ней использованы материалы анкетирования 32-х историков-специалистов, которыми сделаны попытки предложить свои формулировки и подходы. В ходе оживленной дискуссии участники обсудили также такие проблемы, как необходимость уточнения понятийного аппарата и наполнения терминов народничество/неонародничество, взаимоотношения народничества/неонародничества и либерализма и различных течений внутри народничества, и пришли к выводу о необходимости продолжения дискуссии.

Статья посвящена восприятию категорий национального, пониманию народа, патриотизма и связанных с ними ценностей молодым поколением в контексте всё более распространяющегося постмодернистского и трансгуманистического мировоззрения. Тема рассматривается на материале проведенного автором интервью среди студентов РГПУ им. Герцена (Санкт-Петербург). В качестве исходного пункта взята проблема этнической самоидентификации потомков от межэтнических браков с участием русских. Показано, что такая самоидентификация разнится в зависимости от того, с точки зрения каких народов рассматривается явление «метисации». Было выявлено культурное, а не генетическое основание русской самоидентификации среди современных студентов (что представляется традиционным для русского этноса), а также установлена большая роль конструктивистского фактора в этнической самоидентификации. Конструктивизм выражается в том, что, по мнению значительного числа опрошенных студентов, любой выходец из межэтнических семей может выбрать любую национальность, а не обязательно национальность одного из родителей. Установлено, что в целом опрошенные студенты относят вопросы национального самоопределения к сфере свободного выбора человека. Для подтверждения этого проанализированы некоторые аспекты ценностной системы молодежи: характерный для сегодняшних молодых взгляд на национальное (в том числе и на межнациональные браки), патриотизм, будущее, образцы поведения, на которые следует ориентироваться. Выяснилось, что значительная часть опрошенных студентов склонна отдавать предпочтение глобалистским ценностям (отличным от традиционно западных) и придерживаться постхристианских образцов поведения. Категория народа теряет значение, а трансгуманистическое мировоззрение набирает влияние. Из восприятия молодежи начинает исчезать онтологизм, мир всё более превращается в «конструктор».

Данная статья анализирует феномен перегиба, обычно сопровождающего человеческую жизнь в качестве одного из элементов неконструктивного поведения. В настоящей статье нас будет интересовать феномен перегиба в России эпохи поздней империи и советского периода, когда перегиб де-факто конституировался и стал одним из способов управления социумом. Автор доказывает, что с развитием общества власть начинает нуждаться в перегибе как средстве эффективной политики управления, которое позволяет тестировать общественное мнение, при этом добиваясь тех целей, которые ставит власть. Беря на себя задачи осуществления глобальных и быстрых насильственных изменений, власть сталкивается с сопротивлением массы людей. Показано, что перегиб из бытовой сферы перемещается во властную, обретая особое качество. Перегиб, проявляющийся при доведении властного посыла до населения, оказывается самым простым и эффективным способом компенсировать отсутствие механизмов обратной связи власти с обществом. Этот феномен оказался необходим и авторитарной, и особенно тоталитарной власти. С помощью перегиба она себя легитимизирует, объясняет ошибки и находит виновных. Отмечается, что в коммунистической системе перегиб занял почётное место стимулятора и регулятора в политической, социально-экономической и культурной жизни. В СССР всё время проводились мобилизационные кампании, при осуществлении которых перегиб становился предпосылкой успеха. Таким образом, перегиб стал важным и неотъемлемым способом взаимодействия диктаторского государства и общества. Делается вывод о том, что феномен властного перегиба действует и поныне. Показывается, что это свидетельствует об архаичности национального сознания, которое никак не может достичь золотой середины самоуважения, а также почтения к праву.

В статье рассматривается специфика японской модернизации. Отмечено, что эта специфика была заложенная во время реформ периода Мэйдзи, в процессе которой был достигнут своеобразный, но жизнеспособный синтез западных и незападных паттернов поведения, схем мышления, комплексов символических элементов и идей. Перед Японией второй половины XIX в. стояла задача догнать западные страны. Указывается, что это подразумевало копирование различных западных традиций и социальных институтов. Тем не менее, Японии удалось довольно удачно провести свою модернизацию, не потеряв при этом своей национальной идентичности. На сегодняшний день Япония уже сама является объектом, чей опыт модернизации пытаются копировать другие страны. В условиях глобализации происходит распространение японских паттернов поведения и иных социокультурных элементов.

Авторы статьи используют концепцию «изобретения традиций» Эрика Хобсбаума с целью раскрыть специфику японской модернизации. С позиции этого подхода предполагается, что модерн периода Мэйдзи был сконструирован («изобретен») благодаря некоему консенсусу японских элит того времени. Таким образом, для освоения культуры модерна японским элитам необходимо было «изобрести» традиции так, чтобы народ мог их органично воспринять как свои собственные. Само изобретение традиций, в свою очередь, является сложным процессом конструирования социокультурных образцов, во время которого новые по сути практики и модели поведения представляются более древними, чем они являются на самом деле, подчеркивается их исконность и связь с народным прошлым.

В Японии периода Мэйдзи у различных групп японских элит были свои проекты изобретения традиций, иными словами, принятия достижений модерна. Авторы делают вывод о том, что победившая модель, реализованная правительством Мэйдзи, оказалась довольно успешной и позволила Японии в скором времени конкурировать c западными державами на относительно равных условиях.

В статье рассмотрены философия и взгляды на процесс национального строительства Зии Гёкальпа – революционного идеолога турецкого национализма и одного из основоположников кемализма, сыгравшего ключевую роль в процессе артикуляции турецкой национальной идентичности в начале XX в. Его влияние на Ататюрка трудно переоценить: основатель Турецкой Республики называл Гёкальпа «отцом своих мыслей». Идеи Гёкальпа объединены в понятии «турецкого идеала», или «мефкуре» (тур. mefkûre). Принцип «мефкуре» впоследствии был принят большинством турецких мыслителей-националистов. В статье применены методы контекстного анализа источников, методы исторического компаративизма, синтеза и обобщения фактического материала.

Отмечено, что идеи Гёкальпа были направлены на переход от многонационального Османского государства к национальному государству и на провозглашение Турецкой Республики. Они значительно обуславливались философией Э. Дюркгейма, включая идеалистическую эпистемологию, позитивистскую методологию и солидаристский корпоративизм: суммарно позитивистский идеализм. Идеи Гёкальпа можно резюмировать как культурный тюркизм, этический исламизм и солидаризм по Дюркгейму. Гёкальпу удалось синтезировать различные философские подходы, избежав при этом эклектического смешения идей. Сделан вывод, что национализм Гёкальпа во многом испытывал западное влияние, хотя и пытался ему противостоять. Романтический принцип «турецкого идеала» во многом повторяет концепцию Volksgeist («душа народа») немецкого национализма. Работы Гёкальпа ясно иллюстрируют одну из основных внутренних проблем турецкого национализма: восстановление национального самоуважения, подорванного продолжительным упадком Османского государства и его престижа перед лицом Запада. Указывается, что философия Гёкальпа связывает младотурецкую идеологию с режимом Ататюрка. Однако на протяжении своей деятельности взгляды Гёкальпа претерпели существенные изменения, он постепенно отвернулся от принципов революции 1908–1909 гг. (конституционная монархия османизм, исламский реформизм и др.) и заложил теоретические основы кемализма и современного турецкого государства.

В статье рассматривается один из главных узлов противоречивых интересов и роли заинтересованных акторов городского сообщества относительно национально-культурных организаций (НКО). Рассматривается, почему и как национально-культурные автономии (НКА), объединения, общества, центры, фонды и др. оказались на пересечении этнического и миграционного дискурсов. Анализируется их роль и место в создаваемой и используемой мигрантами городской инфраструктуре. Показано, как складывалось взаимодействие органов государственной власти на региональном уровне с диаспоральными организациями. Основа исследования – многолетнее (около 30 лет) изучение этой стороны деятельности НКО в двух сибирских региональных столицах – Томске и Иркутске (личные наблюдения, участие в общественных мероприятиях и деятельности общественных и консультативных советов, серии интервью и опросов, материалы самих НКО и городских властей, масс-медиа). Исследования позволяют определить место НКО в мигрантской инфраструктуре города, выяснить, чем были для них мигранты – субъектом/объектом патерналистской деятельности или инструментом накопления социального капитала лидерами и активистами. Анализ результатов проведенного в 2018-2019 гг. в двух городах исследования (глубинные интервью и анкетный опрос) позволил существенно скорректировать выводы исследований предыдущих лет. Показано, что мигранты выступают в деятельности НКО не в качестве полноправного субъекта, а как объект покровительства со стороны глубоко интегрированной в местное общество этнической элиты (или слоя активистов, позиционирующих себя в таком качестве). Отмечено, что роль НКО в оказании мигрантам реальной поддержки (социальной, экономической, правовой) не слишком значительна. Лишь малая часть мигрантов участвует в культурных мероприятиях, устраиваемых национальными организациями. НКО вряд ли можно рассматривать как элемент мигрантской инфраструктуры и как инструмент их самоорганизации и адаптации. Показано, что взаимоотношения с «исторической родиной», необходимые для удовлетворения этнокультурных потребностей членов, статусных амбиций лидеров НКО, нередко порождают проблему «конфликта лояльностей», особенно при активной диаспоральной политике некоторых «государств исхода».