Идеи и Идеалы

Как выразить через простое невыразимо сложное?  В поисках ответа на этот вопрос искусство всегда предлагало единственное решение – преобразовать собственный выразительный словарь, изменить и обновить язык. Как правило, реакцией воспринимающей аудитории, косно филистерской в большинстве случаев, было отторжение и принципов нового искусства, и его апологетов и творцов. В XIX веке встречной ответной реакцией со стороны художников стал образ непонятого гения и провозглашенного им искусства будущего, в котором сублимация феномена гения переходит от конкретных личностей ко все более абстрактным принципам. Они зачастую выражаются в именах героев и даже мифологических богов, настолько символичных и собирательных, что за каждым из них скрыт процесс тотального преобразования, ставшего уже привычным в искусстве, как это было, к примеру, в демонической образности Ференца Листа.

Благодаря созданию письменности стало возможным транспортирование и увековечивание информации в пространстве и времени. Текст наделен функцией памяти, поскольку он является не только производителем новых смыслов, но также и проводником культурной памяти. Письменность обладает способностью сохранять и накапливать память о своих предшествующих контекстах. Рассуждая о памяти текста, стоит отметить, что она заключается в сумме контекстов, в которых текст приобретает осмысленность. Такое смысловое пространство текста вступает в определенные соотношения с культурной традицией (или культурной памятью), отложившейся в сознании адресатов. Тексты, сохраняющие культурную активность, содержат в себе способность конденсировать информацию; иными словами, в таких текстах происходит накопление исторической и культурной памяти. В силу этого тексты, передающиеся из одного поколения в другое, проходящие через века, не теряют содержащуюся в них информацию. Настоящая статья посвящена принципам репликации культурной информации и хранению негенетической информации в диахронии. В культуре это выполняют единицы культурной информации – мемы. Мутации мемов представлены на примере трансформации формул. Предмет анализа – формулы и клише «Англосаксонской хроники» и библейских текстов. В статье определены основные типы трансформаций формул и клише. Автор описывает четыре типа трансформации формул, которые показывают развитие отношений в контексте культуры. Показано, что формулы связаны с появлением инновационных описаний, для которых характерна большая детализация. Таким образом происходит нарастание количества информации.

Автор статьи впервые в отечественной науке обращается к культуре колокольного звона в православной Греции. Цель – определение особенностей ее колокольно-звонной традиции. В связи с этим рассматриваются следующие вопросы: типы греческих колоколонесущих сооружений, их колокольный арсенал, национальная специфика воспроизведения звона, характеристика исполняемых православных звонов. Означенная традиция складывалась и развивалась в сложных исторических условиях и связана с расцветом и закатом Византийской империи. В период ее завоеваний крестоносцами, а затем турками греческая колокольная культура подверглась определенным влияниям извне, прежде всего со стороны латинского католицизма. Это во многом определило ее национальное своеобразие. Обращение к поствизантийскому региону расширяет географический массив исследований в новом для русской кампанологии направлении. Публикация неизвестных ранее данных, собранных автором в экспедициях по Греции, является определенным вкладом в накопление материала и способствует введению в научный оборот дополнительных сведений. На их основании в статье был сделан вывод о древности и устойчивости греческой традиции колокольного звона. В перспективе публикуемые материалы могут вывести исследователей на византийский след в искусстве русского колокольного звона.

Настоящая статья продолжает исследование преобразующей функции музыки. Сейчас цель анализа – эстетический аспект этой функции. Специфика его изучения – не в установлении логического механизма действия (как в других аспектах), а в определении самого предмета преобразовательного процесса. Таким предметом является музыкальный вкус. Преобразование музыкального вкуса есть воспитание способности понять и оценить прекрасное в музыке. Вопрос о самой возможности этого преобразования учеными решен положительно – оно может осуществляться как индивидуально, так и более эффективными средствами общественных каналов воздействия (просвещение, образование, СМИ). Аспект включает в себя два подаспекта: собственно эстетический (музыкальный) и эстетизирующий, который «работает» на конечную цель приобщения к миру Красоты, Прекрасного через развитие собственно музыкального вкуса. Понимание красоты в музыке нравственно преобразует человека, который совершенствует действительность: «Красота спасет мир» (Ф.М. Достоевский) Эстетизирующий подаспект по сути весьма близок к этическому аспекту – векторы их функционирования параллельны. Эстетический же подаспект выступает как единство цели и средства. Действия двух подаспектов могут быть как одновременными, слитными, так и сепаратными. В заключительной части статьи подводятся краткие итоги цикла статей о преобразующей функции музыки.

XIX столетие – эпоха, породившая Гения, не без причин, и воспевшая его – не без умысла. В статье исследуется феномен Гения от момента его формирования до точки апофеоза (Ф. Ницше), которой он достиг менее чем за сто лет. Отправным пунктом в этом пути можно считать эстетические позиции эпохи Бури и Натиска, обозначившие интерес художников к человеческой личности и определившие для всего XIX века разницу между людьми обычными и людьми избранными. Избранные оказались ведо́мы образом Христа, который был оценен заново, как живое воплощение сущности гения – единства бога и человека, или, точнее, как человека, наделенного божественными способностями. Наконец, гений, как творец искусства, и гениальность, как репрезентирующая его черта, были «коронованы» в философии Ницше, который возвел гения до уровня сверхчеловека. Прообраз Христа был отброшен, и бог умер, воплотившись в идее сверхчеловека. Черты, которыми Ницше наделил его, сделали сверхчеловека именно идеей, неспособной существовать в реальности в форме конкретной личности. И потому гений в философии Ницше неуклонно превратился в мифологему своего времени.

Книги Алана Гарнера (р. 1934 г.), одного из наиболее значимых представителей современной английской литературы, последовательно выстраивают локальный миф малой родины писателя, местности Эдж в Восточном Чешире. Эволюция ее сюжетного освоения хорошо просматривается в трилогии, начатой в 1960 г. (переведенные на русский язык романы «Волшебный камень Брезингамена» и «Луна в канун Гомрата») и законченной в 2012 г. (непереведенный роман «Boneland»). Рассказ о приключениях брата и сестры, поселившихся на одной из ферм Олдерли Эдж, на раннем этапе строится как волшебная сказка, с противопоставлением очеловеченного пространства фермы дикому лесу и полому холму. Заимствования героев, мотивов и сюжетов эпоса и сказки приводят к дробности и наложению функций героев-хранителей отдельных мест. Главный из них, сказочный волшебник, действует в границах артуровского мифа, защищая пещеру со спящим королем; роль хранителей иных мест отведена другим героям. В дальнейшем в поисках целостности автор отказывается от использования готовых моделей. В заключительной части трилогии хранителем места становится «родовой герой», чье существование длится, пока существует род. Ведущим приемом построения сюжета становится параллелизм событий, которые происходят с персонификациями этого героя. Писатель отказывается от противопоставления мест действия (очеловеченных и диких, позитивных и негативных, и т. д.) и эпох (древности и современности, старого и нового волшебства, и т. д.), сплавляя их в единое целое и утверждая свойственный первобытному сознанию синкретизм восприятия как единственно правильное видение мира. «Родовой герой» – шаман, хранитель и творец мифа – контролирует все среды обитания, делая все жизненное пространство культивированным на уровне его мифологического освоения. Несущей конструкцией локального мифа становится непрерывность рода, осваивающего одно и то же место на протяжении сменяющих друг друга эпох.

Пространственные формы культуры повседневности сибирского купечества –  основная тема работы. Показ возможности применения исследовательского инструментария средового подхода в культурологическом исследовании стал целью. Материалом для работы послужили статьи и диссертационные исследования российских урбанистов, историков архитектуры и дизайна, искусствоведов и культурологов, а также фотоматериалы, на которых сохранились изображения сибирских торговых пассажей. Торговые пассажи Сибири автор анализирует в категориях городского интерьера. Пассажи вертикально выделялись из окружающей их застройки торговых учреждений. Доминировали они и объёмами торговых площадей, и особыми архитектурными деталями. Формированию зрительного образа торгового пассажа как особого пространства способствовали и архитектура здания, и угловая акцентировка главного входа, и предметное наполнение градостроительного партера. При создании эффекта обжитого человеком пространства использовался интерьерный приём. Оконные проёмы во всю высоту этажа дополняли семантическим смыслом образ торгового пассажа. Знаковые системы в виде надписей-вывесок и эмблем формировали восприятие конкретной предметно-пространственной целостности торгового учреждения. Таким образом, торговые пассажи сибирского купечества в контексте культурологии повседневности получают трактовку не просто профессионального пространства, а открытого для покупателя поля повседневного взаимодействия в структуре повседневности сибирского купечества, где наряду с ним присутствуют поле купеческого города, пространство купеческого дома и пр.

Представители отечественного неоевразийства, стремясь глубже укоренить эту интеллектуальную традицию, обратились к выявлению и анализу евразийских мотивов в русской классической литературе XIX в. Данная исследовательская установка исходит из предположения о наличии в художественных текстах структурных компонентов, которые соответствуют евразийскому видению России как «срединного мира» в дихотомии «Восток» и «Запад».  Автор статьи, используя метод структурного анализа, выявляет наличие таких компонентов в романе Николая Чернышевского «Что делать?». Один из них представлен в структурном ядре романа в виде четких антропологических оппозиций по двум повествовательным функциям: внешнему облику и характеру (темпераменту) героев. Другой компонент представлен в образе Рахметова. Автор приходит к выводу о том, что Рахметов – это первый в отечественной литературе полноценный образ евразийца. В то же время идеология этого образа, навязанная автором читателю, вступает в противоречие с тем художественным материалом, который использован для его построения. Это обусловлено тем, что сам Чернышевский не являлся евразийцем, а был типичным западником, который считал, что восточные компоненты в русской культуре препятствует развитию России и нуждаются в подавлении.

Культ прекрасных вещей явился следствием мировоззрения модерна и в свою очередь вылился в стремление художников и писателей наделить обыденные объекты эстетическими функциями. Большинство деятелей модерна, стремящихся к «эстетической автократии», создают перенасыщенное описанием красивых вещей или обилием изысканных эпитетов пространство (текста, холста или реальной комнаты), которое очень быстро начинает восприниматься как эстетизированная пошлость. Эстетизированные предметы быта переполняют не только реальное пространство, но и пространство художественное. Их экфрасис становится важной частью литературного текста. Литература модерна быстро приходит к исчерпанию выразительных возможностей такого экфрасиса, опирающегося на внешние качества вещи. Показателен в этом плане пример Ж.-К. Гюисманса. Одним из немногих творцов модерна, вызывавших непрекращающийся интерес последующих поколений, оказался Оскар Уайльд. Считая себя учеником Гюисманса, он также уделял большое значение описанию вещей, но при этом настаивал на принципиальной важности символического (тайного, глубинного) смысла, заложенного в вещи. Именно по этой причине экфрасис Уайльда не теряет литературной актуальности: помимо эстетической автократии, он насыщен игрой с разнообразными смыслами вещи, которая расширяет и углубляет художественное пространство текста.

В статье сложнейшие культурные процессы рубежа тысячелетий рассматриваются на примере академической музыкальной практики. В западной философии этот период точно обозначен как «прощание с эпохой Нового времени». Автор подчеркивает преобладание в современной культуре потрясений и потерь и дефицит позитивных, созидательных тенденций. В художественном творчестве это вылилось в открытое неприятие предшествующей традиции, в основе которого осознание несоответствия ее концептуального и технического аппарата запросам современности. В статье предпринимается попытка вычленить, описать и оценить позитивный вектор поисков в сфере музыкального искусства, противостоящий мощным деструктивным тенденциям эпохи.  Показано, что он возникает на пересечении мифологических и рефлективных импульсов современного культурного самосознания. Автор раскрывает его близость к явлению «неклассического рационализма» (термин М. Мамардашвили), анализирует процесс формирования в искусстве адекватного ему инструментария, опираясь на понятие «новая мифологема». Наконец, на примере разных жанровых пластов (симфонии и «нового ритуала») демонстрирует неклассические закономерности новейшей академической музыки. В статье определяется сущность «новой мифологемы» как своеобразного испытания классического рационализма новым мифом, дающего новый эстетический результат.  Раскрываются варианты ее художественного претворения в различных жанровых условиях. Четвертая симфония Канчели – это мифопоэтический роман-притча, сохраняющий в своем «интонационном сознании» генетическую память о классической симфонии-драме. В партитурах пьес «нового ритуала» формируется иной алгоритм  мифологемы, связанный с авторским осмыслением ритуальной стихии. В результате обозначаются два модуса смешения модернизации и архаизации: архаизированный модерн (симфония) и модернизированная архаика («новый ритуал»).