Идеи и Идеалы

Общественный организм постоянно эволюционирует, меняются социополитические обстоятельства жизни людей, что становится объектом не только научно-философской, но и художественной рефлексии. ХХ век – время глубочайших потрясений и перемен в традиционном укладе жизни – внес существенные коррективы в отношение к человеку и пространству его существования. Пытаясь осмыслить новые реалии, философы второй половины ХХ века обращают внимание на разрушительный характер институтов государственной власти как механизмов подавления, закрепляющих насилие на уровне общественной идеологии (Франкфуртская школа, Ж. Бодрийяр, С. Жижек, Э. Гоулднер  и др.). Другой важный постулат философии этого периода – признание деструктивных импульсов неотъемлемой составляющей человеческой природы, наделение их правом открыто существовать в западном мире (Ж. Батай, З. Фрейд, Э. Фромм, Ж. Делез и др.) Вышеизложенные обстоятельства порождают определенную модель действий, которая в статье рассматривается как психопатическая. Психопатия – особый тип личности с характерным антисоциальным поведением, обусловленным генетическими аномалиями. Успехи в изучении психопатии датируются второй половиной ХХ века, при этом последовательный интерес к ней возникает, прежде всего, в области художественной рефлексии. Фигура психопата становится центральной в целом ряде произведений литературы и кинематографа. В статье анализируются романы «Заводной апельсин» Э. Берджесса (1962) и «Осиная фабрика» И. Бэнкса (1984), в которых главными героями выступают личности подростков психопатического склада. Делается вывод, что эти произведения дополняют друг друга, исследуя два основных пространства существования человека – мир города (государства) и мир семьи. В обоих случаях психопатический образ раскрывается в связи с философской мыслью того же периода. Выдвигается предположение, что через обращение к герою психопатического склада интуиция художников фиксирует свершающиеся в обществе изменения, которые философы со своей стороны подвергают осмыслению через обращение к теме человеческой деструктивности. При этом представленное в романах сосредоточение психопатических черт в фигурах подростков указывает на возможность развития психопатической стратегии в будущем.

Кратко представлены наиболее правдоподобные гипотезы, объясняющие прорыв наших далеких предков к членораздельной речи и сознанию: ритуалы солидарности (пение, груминг, мимика, жестикуляция), роль «труда», обучение детей, изменения в отношениях полов, рекрутинг (мобилизация для коллективных действий); трансформация гортани, рост мозга, «зеркальные нейроны», перекрытие нейронов; доминирование коалиций над одиночками, самоодомашнивание, необходимость согласования решений; совместная интенциональность, развитие нормативности. Предложена конкретизация принципа «культурного драйва»: новые экологические, социальные и коммуникативные вызовы и заботы ведут к множественным пробам, причем успешное поведение закрепляется как в групповых практиках, психических структурах участников, так и наследственных задатках при многоуровневом отборе и смене множества поколений. Преодоление «языкового Рубикона» таким образом происходило за несколько шагов, или ступеней, в которых структуры, сложившиеся для обеспечения одних забот, приводят к новым заботам, требующим новых структур. Так, в ответ на заботы умиротворения, поддержания порядка в группе, сигнализирования об общем недовольстве, координации действий и др., складывались такие структуры, как эгалитарные коалиции и коллективные практики устрашения, однотипные звуковые сигналы, произносимые в унисон, дрессура и самодрессура, самоодомашнивание, совместная интенциональность, нормативные ритуалы. Показано, каким образом наиболее правдоподобные версии включаются в данную концепцию. Пение хором как ритуал солидарности способствовало умению имитировать и артикулировать. «Зеркальные нейроны» и нейронные перекрытия играли роль обеспечивающих механизмов для процессов имитирования и ассоциирования. Связь между «трудом» и речью была сложной и взаимообусловленной, опосредованной нормативностью. Рекрутинг как сигналы мобилизации к коллективным действия также сделал свой вклад, но только при уже установленном нормативном порядке. Социальное обучение предстает как особый ритуал постоянных проб и поправок, выросший из нормативного ритуала. Свою роль сыграло и установление нового порядка половых отношений, когда в условиях запрета на насилие приходилось привлекать партнеров и партнерш. Речь заместила груминг, а при половом отборе выигрыш получали умеющие четко, убедительно говорить и/или красиво петь. В совокупности все эти процессы усиливали заботы взаимопонимания, которые стали обеспечиваться ритуалами называния, что привело к умножению протослов и дальнейшему росту языковой сложности.

Одним из наиболее изучаемых, дискуссионных, заметных и важных разрывов в истории является переходный период между Средневековьем и Новым временем. Это, прежде всего, связано со спецификой цивилизационного развития Европы в данный период. Практически общепринятым является представление о том, что сущность его связана с переходом от феодализма к капитализму. Эта переходная эпоха включает самые разные трансформации: экономическую, политическую, когда вместо этнополитического пространства образуется национально-политический мир, культурную, ментальную. Следовательно, есть смысл ее так и называть – эпохой трансформации. Аграрная экономика трансформируется в постаграрную, хотя еще и не индустриальную; языческая культура выходит из «подполья» и активно оттесняет христианскую религию-идеологию; «христианский человек» становится свободным индивидом, и т. д.

В течение именно этого периода начинаются и заканчиваются цивилизационно значимые процессы:

- завершаются Возрождение, Реформация и Контрреформация;

- развивается в основном «прогрессивный» этап абсолютизма;

- исчерпаны все средства «феодального передела» Европы (Итальянские походы, Тридцатилетняя война);

- происходит окончательное деление на «национальные государства»;

- в основном завершаются Великие географические открытия;

- в целом заканчивается первый этап технической революции;

- активно формируется новый, буржуазный, тип человека.

В данной статье предлагается краткий анализ этого периода как особой Эпохи Трансформации, в рамках которой идут сложные процессы:

- Renovatio – как «возвращение» в состояние культуры «до грехопадения» (прежде всего, античной);

- Reformatio – как «возвращение» к «правильной» (ранней) форме христианства;

- Revolutio – как «возвращение» к «правильной» форме управления (широкая амплитуда от «римской республики» до традиционной германской общины или ветхозаветной модели).

Эти процессы соотносятся сложно, идут не синхронно и на протяжении этого периода существенно меняют свой смысл. В то же время логика цивилизационного развития подразумевает движение от Renovatio к Revolutio, от культурных деформаций и изменений к замене общественного строя.

В статье рассматриваются иконографии христианского искусства, связанные с мотивом радуги. Сияющая радуга в Писании тесно связано с актами общения Бога с избранными людьми – с Ноем и с пророками. В таких иконографических схемах как «Страшный суд», «Собор всех святых» и «Вознесение Господне» мотив радуги, основанный на пророческих видениях Иезекииля и Иоанна Богослова, является символом сияния Божественной славы и величия Бога в Его явлении пророкам. В этих иконографиях радуга изображается с разной степенью условности – она может быть одного или двух цветов, но может быть выполнена с экспрессивной яркостью и представлять несколько цветов спектра. В этих иконографиях радуга нередко предстает как престол Господа внутри мандорлы – овального или круглого обрамления вокруг фигуры Христа или Богоматери, которое имеет сложный символизм, связанный с образом облака, с Божественной славой, а также со вневременным и внепространственным характером изображения Христа или Богоматери. В ряде других иконографических схем мотив радуги имеет значение милости Бога. Это композиции, связанные с Заветом Бога с Ноем, а также с Заветом Господа с избранным народом – Церковью, что находит, в частности, отражение в композициях ноева ковчега и иконографии Богоматери «Гора Нерукосечная».

Впервые появившийся в античном мире как храм Муз, музей стал выражением идеи, не ограниченной ни пространством, ни временем – идеи сохранения уникальных объектов природного и искусственного мира, необходимых для удовлетворения духовных потребностей человека. Исторически реальность музея менялась неоднократно; он легко адаптировался к изменяющимся условиям. Мы находим разные представления о музее в Античности, Средневековье, эпохе Возрождения, новом и новейшем времени. На данный момент существуют различные подходы к пониманию музея как социокультурного феномена. Музей представлен как символ, знак, ядро, феномен, инструмент, механизм, посредник, отражение, транслятор, генератор, потенциал, центр, проект, производитель, поле, пространство, хранитель, часть, элемент, результат, буфер обмена, ценность, категория культуры. В то же время музей выступает как социальный институт/учреждение, социальный объект управления, форма социальной памяти, социальной информации, механизм фиксации социального опыта, достижений эпохи, инструмент совершенствования общества и воспитания, образования и просвещения человека и др. Музей имеет тесные связи с культурой и обществом, является их порождением и отражением, позволяя путешествовать сквозь века и территории. Отталкиваясь от мысли П. Финдлен о музее как ментальной категории, базирующейся на интеллектуальном опыте собирания и сохранения прошлого «в зеркале настоящего», – мысли, близкой к пониманию музея как одной из исторических форм специфического отношения человека к действительности (З. Странский), – а также используя инструменты категориального мышления, разрабатываемые в категориально-системной методологии и теории динамических информационных систем В.И. Разумова и В.П. Сизикова, в данной статье музей рассматривается как категория мышления. С помощью триадического метода сформирована система взаимосвязанных понятий, отражающая основу создания и существования музея; создана база для последующих рассуждений о сущности этого социокультурного феномена.

В статье исследуется своеобразный музыкальный жанр – советская лирическая песня. Её место в советской повседневности, её эстетическая задача, её судьба в течение 70-летнего периода жизни. Объясняются причины, почему этот жанр именно в советскую эпоху оказался востребованным настолько, что стал частью народной культуры. Попутно рассматриваются жанры песен, в тот же период времени бывших частью официальной пропаганды, но не принятых в обиходе. Отмечено, что даже талантливо сделанные псевдонародные песни, например, песни В.Г. Захарова для хора имени М.Е. Пятницкого, хотя и активно пропагандировались и часто исполнялись со сцены и по радио, действительно народными так и не стали. В статье сделана попытка объяснить причины этого стихийно-массового остракизма действием «народной цензуры». Блатная лирика как таковая не исследуется, за исключением «гимна заключенных» – песни «Я помню тот Ванинский порт». Анализируются причины внезапного конца «золотого века» советской лирической песни, чья органика перестала соответствовать коммерческим интересам постперестроечной российской песенной эстрады.

В работе проанализированы основные методы, а также эвристические и когнитивные возможности экзегетического богословия Исаака Ньютона. Рассмотрен ньютоновский метод герменевтической интерпретации пророческих текстов Ветхого и Нового Завета. В качестве главных составляющих данного метода выделены следующие: 1) В пророчествах скрыт буквальный смысл, физическая, историческая, социальная и политическая реальность; 2) толкование пророчеств должно быть системным, а не отрывочным; 3) интерпретация должна быть полной и всеохватывающей; 4) при толковании должна быть выстроена упорядоченная структура событий; 5) в пророчествах нет лишних, ненужных и просто поэтических деталей; 6) для определения правильной хронологической последовательности исторических событий (иногда специально сбитой в оригинальном пророческом тексте)  необходимо создать систему синхронизмов – хронологических реперных точек; 7) при восстановлении полной картины зашифрованных событий нужно пользоваться всей гаммой доступных источников: библейскими, околобиблейскими, небиблейскими (языческими, шумерскими, арабскими и т.п.), текстуальными и нетекстуальными, историческими, археологическими, географическими, антропологическими, архитектурными источниками; 8) необходимо установить иерархию (приоритет) источников; 9) основной логический метод при интерпретации пророчеств – индуктивный; в умозаключениях нужно иметь необходимое и достаточное условие понимания текста – и это будет полной экзегезой; 10) в конечном итоге необходимо добиваться как внешней, так и внутренней непротиворечивости герменевтической интерпретации пророческого текста; 11) необходимо иметь проверочные точки в исторической хронологии, чтобы можно было отследить правильность или неправильность того или иного экзегетического вывода; 12) необходимы постоянный самоконтроль и дисциплина экзегета, исследователя Библии; 13) экзегеза должна проводиться не на переводах, а на исходных, оригинальных текстах; 14) необходима система дешифровки образов в виде иероглифики. Показано, что Ньютон разработал словарь исторических, политических и церковных эквивалентов для изображений и символов в пророческой литературе. В интерпретации пророчеств он применял принцип постоянства: на протяжении всего пророчества нужно использовать один и тот же иероглифический словарь, что обеспечит экзегезе постоянство и последовательность. Продемонстрировано, что Ньютон сумел получить системную картину апокалиптических событий на основе толкования многих пророческих книг (Даниила, Исайи, Иеремии, Иезекииля, Осии, Иоиля, Захарии, Амоса, Откровения Иоанна Богослова), главными из которых являются книга Даниила и Апокалипсис.

Эта работа написана на основе многолетних исследований автором специфики функционирования социальной памяти и наблюдений за событиями современной реальности, в которой историческая память стала инструментом для политических решений ситуативного характера. Молчаливо наблюдать за безответственными действиями политиков и министров, находящих аргументы силы и административного ресурса для оправдания своих намерений, – непростая исследовательская задача. Но ученый обязан говорить, когда молчание становится общественно опасным. Историческая память есть элемент социальной памяти, наряду с памятью культурной, этносоциальной, коммуникативной, семейно-родовой и т.п. Во времена устойчивости общественных процессов все элементы социальной памяти функционируют в режиме взаимодополнения. Но историческая память хранит в своей структуре латентные парадоксы. В кризисных ситуациях парадоксы памяти начинают проявлять себя в виде противоречий функций и содержания. Историческая память начинает конфликтовать с памятью социальной. Источник конфликта – в противоречии между искусственностью происхождения исторической памяти, принципиальной возможностью управления ее смыслами, и нерукотворностью социальной памяти, смыслы которой изменить невозможно. Кризисы – это времена противоречивой политики памяти, провоцирующей атаку исторической памяти на общественное сознание неоднозначными интерпретациями смыслов фактов и событий. Это порождает псевдопатриотизм, идеологические перегибы, искажение традиций, запреты на память о «неудобных» событиях. Социальная память становится полем стабилизации структур общественного сознания. Поле и слои социальной памяти сохраняют в своих структурах опыт предков, запас знаний, необходимых общности для выживания. Хотя интерпретация информации, хранящейся в структурах памяти, социально дифференцирована, она очищена от политики и идеологии. Ее механизмы (трансляция, трансмутация, социальное наследование) действуют модально. Методологией исследования взаимовлияния противоречий социальной и исторической памяти являются междисциплинарный, социокультурный, культуроцентричный, многоуровневый подходы, методики качественного анализа (нарративные интервью с представителями разных этносов, восстановление историй семьи, контент-анализ мемуаристики, публицистики), позволяющие найти точки напряжения в социокультурных процессах, сравнить исторические параллели, использовать методический потенциал смежных дисциплин. Результатом анализа является систематизация противоречий социальной и исторической памяти в кризисных условиях.