Идеи и Идеалы

Статья посвящена разрешению вопроса о совместимости толерантности с православными ценностями. Дело в том, что в России это понятие вызывает отторжение у части общества, которая считает его чуждым отечественной традиции.  В качестве методологической основы исследования используется социокультурный подход и применяется компаративный анализ. В статье анализируются основные подходы к пониманию толерантности, сложившиеся в современной исследовательской литературе, вскрываются ее ключевые смыслы. При этом автор разделяет позиции тех исследователей, которые считают, что толерантность нельзя сводить лишь к терпимости. Показывается, что ее необходимо   дополнить   признанием «другого» в качестве равноправного себе. Критики толерантности противопоставляют ее любви к ближнему.  В статье рассматривается православное понимание любви, раскрывается ее онтологическая суть. При анализе православной точки зрения автор опирается на святоотеческое наследие, прежде всего, на творения преподобного Максима Исповедника, а также Феофана Затворника и др. В процессе сопоставления толерантной позиции со стратегией поведения на основе любви выявляются точки сближения: уважение к другому, признание его права быть самим собой, отказ от насилия над личностью, отказ от взгляда на человека как на средство для решения собственных проблем, несводимость человека к его убеждениям или поведению.   Вместе с тем в процессе исследования автор приходит к выводу о наличии существенной разницы между толерантностью и любовью, связанной с разными представлениями о природе человека.  Согласно православию, человек – существо потенциально божественное, способное выйти за рамки своей эмпирической природы. Именно любовь делает это возможным.  В заключение обосновывается вывод о бессмысленности взаимного противопоставления толерантности и любви, так как эти понятия отражают разные ступени духовного восхождения человека, вершиной которого является любовь.

Общественный организм постоянно эволюционирует, меняются социополитические обстоятельства жизни людей, что становится объектом не только научно-философской, но и художественной рефлексии. ХХ век – время глубочайших потрясений и перемен в традиционном укладе жизни – внес существенные коррективы в отношение к человеку и пространству его существования. Пытаясь осмыслить новые реалии, философы второй половины ХХ века обращают внимание на разрушительный характер институтов государственной власти как механизмов подавления, закрепляющих насилие на уровне общественной идеологии (Франкфуртская школа, Ж. Бодрийяр, С. Жижек, Э. Гоулднер  и др.). Другой важный постулат философии этого периода – признание деструктивных импульсов неотъемлемой составляющей человеческой природы, наделение их правом открыто существовать в западном мире (Ж. Батай, З. Фрейд, Э. Фромм, Ж. Делез и др.) Вышеизложенные обстоятельства порождают определенную модель действий, которая в статье рассматривается как психопатическая. Психопатия – особый тип личности с характерным антисоциальным поведением, обусловленным генетическими аномалиями. Успехи в изучении психопатии датируются второй половиной ХХ века, при этом последовательный интерес к ней возникает, прежде всего, в области художественной рефлексии. Фигура психопата становится центральной в целом ряде произведений литературы и кинематографа. В статье анализируются романы «Заводной апельсин» Э. Берджесса (1962) и «Осиная фабрика» И. Бэнкса (1984), в которых главными героями выступают личности подростков психопатического склада. Делается вывод, что эти произведения дополняют друг друга, исследуя два основных пространства существования человека – мир города (государства) и мир семьи. В обоих случаях психопатический образ раскрывается в связи с философской мыслью того же периода. Выдвигается предположение, что через обращение к герою психопатического склада интуиция художников фиксирует свершающиеся в обществе изменения, которые философы со своей стороны подвергают осмыслению через обращение к теме человеческой деструктивности. При этом представленное в романах сосредоточение психопатических черт в фигурах подростков указывает на возможность развития психопатической стратегии в будущем.

Кратко представлены наиболее правдоподобные гипотезы, объясняющие прорыв наших далеких предков к членораздельной речи и сознанию: ритуалы солидарности (пение, груминг, мимика, жестикуляция), роль «труда», обучение детей, изменения в отношениях полов, рекрутинг (мобилизация для коллективных действий); трансформация гортани, рост мозга, «зеркальные нейроны», перекрытие нейронов; доминирование коалиций над одиночками, самоодомашнивание, необходимость согласования решений; совместная интенциональность, развитие нормативности. Предложена конкретизация принципа «культурного драйва»: новые экологические, социальные и коммуникативные вызовы и заботы ведут к множественным пробам, причем успешное поведение закрепляется как в групповых практиках, психических структурах участников, так и наследственных задатках при многоуровневом отборе и смене множества поколений. Преодоление «языкового Рубикона» таким образом происходило за несколько шагов, или ступеней, в которых структуры, сложившиеся для обеспечения одних забот, приводят к новым заботам, требующим новых структур. Так, в ответ на заботы умиротворения, поддержания порядка в группе, сигнализирования об общем недовольстве, координации действий и др., складывались такие структуры, как эгалитарные коалиции и коллективные практики устрашения, однотипные звуковые сигналы, произносимые в унисон, дрессура и самодрессура, самоодомашнивание, совместная интенциональность, нормативные ритуалы. Показано, каким образом наиболее правдоподобные версии включаются в данную концепцию. Пение хором как ритуал солидарности способствовало умению имитировать и артикулировать. «Зеркальные нейроны» и нейронные перекрытия играли роль обеспечивающих механизмов для процессов имитирования и ассоциирования. Связь между «трудом» и речью была сложной и взаимообусловленной, опосредованной нормативностью. Рекрутинг как сигналы мобилизации к коллективным действия также сделал свой вклад, но только при уже установленном нормативном порядке. Социальное обучение предстает как особый ритуал постоянных проб и поправок, выросший из нормативного ритуала. Свою роль сыграло и установление нового порядка половых отношений, когда в условиях запрета на насилие приходилось привлекать партнеров и партнерш. Речь заместила груминг, а при половом отборе выигрыш получали умеющие четко, убедительно говорить и/или красиво петь. В совокупности все эти процессы усиливали заботы взаимопонимания, которые стали обеспечиваться ритуалами называния, что привело к умножению протослов и дальнейшему росту языковой сложности.

В статье обращается внимание на то, что феномен маргинальности – это образование собственной окружающей среды, хотя и не растворение в ней полностью. Традиционная культура уходит в «подвалы» общества или проявляется в жизнедеятельности и ментальности маргиналов. В обществе, пораженном кризисом, сталкиваются несколько культурных траекторий: нисходящая, восходящая и, для маргиналов, – разрыв традиционных связей и создание своего собственного, совершенно иного мира. По сути, маргинальность – третья культура, особое социокультурное состояние. В статье рассматриваются соответствующие ее компоненты.

Рассматриваются предпосылки глобальной культурной трансформации. Ситуация в Европе начинает принципиально меняться на рубеже I-II тысячелетий. Складывание эпохи европейской Трансформации можно начинать с XI-XIII вв., когда появляется «католическая» Европа. Феноменальным по своим результатам было «Возрождение XII века» – первое действительно общеевропейское Возрождение у истоков эпохи Трансформации. С него началось движение к Высокому Ренессансу. Особо выделяется такое событие, как Крестовые походы (XI-XIII вв.). После Крестовых походов перспективными и преобладающими в Европе и Северной Америке становятся два варианта капитализма, и дальше идет их медленная конвергенция. Рубежным для современников стал XIII век. С одной стороны, Европа, казалось бы, достигла конца истории, создав некую оптимальную модель. С другой стороны, явственно стала видна и обратная сторона представления о «конце истории». Монголы, захватив большую часть Евразии, переформатировали этнополитическое пространство. В этом веке и рождается, по сути, капиталистическая Европа как особый вариант развития.

Выделение эпохи трансформации отнюдь не означает, что следует отказаться от привычного деления европейской истории на известные периоды: античность, средние века, новое время. Эта периодизация удачно подчеркивает социальные и экономические аспекты и дает хронологическое понимание переходных процессов. Эпоха Трансформации более объемна, поскольку речь идет о переходе от многовекового традиционного общества к новому этапу развития человечества. Ни Возрождение, ни Реформация не создали новую культуру. Так называемая буржуазная культура будет многоликой, одновременно и интернациональной и национальной. Главное видится в освобождении человека от прежней мощной цивилизационной модели – латинско-христианской, т. е. имперско-церковной, а в конечном итоге – в формировании нового типа человека.

Статья посвящена исследованию исламской профессиональной музыки устной традиции, в которой наиболее высокоразвитым жанром является макам (maqam) с присущей ему нравственной концепцией духовного очищения. Форма макама – цепь восходящих разделов, содержащих разработку каждой из опорных ступеней лада, ведущих к вершине – кульминации, и затем спуск к исходному тону, к наступлению покоя. Характерная черта макама – воспевание печали, трагедии любовных переживаний. Многожанровая форма макама включает в себя, помимо основной импровизационной составляющей, песенные и танцевальные фрагменты. Драматическая концепция макама предстает как противоречие, конфликт между внутренним миром человека и внешними условиями его существования. Закрепленность за каждым макамом определенного содержания обусловливается его семантическим каноном. В его формировании самое непосредственное участие принимала аудитория. Образная заданность каждого макама, его априорность компенсируется скрупулезным исследованием человеческого переживания. Семантический и структурный каноны макама не препятствуют самовыражению исполнителя в выборе эмоциональных оттенков. Решение частных художественных задач всецело принадлежит исполнителю. Макам представляет яркий тип авторского, лирического переживания коллизии, что связано с классической поэзией Востока, в частности, с газелью. Вершина же личного, авторского осмысления материала – в композиторском творчестве. Наиболее высокое положение макама в исламской традиционной музыке подтверждается возможностью его функционирования в качестве инструментальной музыки. Инструментальный макам отпочковался от одноименного вокально-инструментального вида, сохранив «родительские» образные характеристики. Инструментальный макам есть высшая точка развития исламской традиционной музыки. Исполнители макамов обязаны обладать целым комплексом музыкальных способностей и навыков, приобретаемых в специальных эмпирических школах. Отмечены частные антитезы, иллюстрирующие соотношение «эмоцио – рацио» в драматургии макама: страстное содержание воплощается в строго выверенной форме; «оригинальность – канон»: непосредственное, каждый раз в чем-то новое, эмоциональное наполнение и рациональные его «берега»; эйфория и самоконтроль исполнителя; сосуществование мелодического содержания с полифоническими, имитационными средствами выражения. Макам представляет сквозную, «бесконечную» мелодию с ярко выраженной способностью к саморазвитию. Отмечен элитарный генезис макама и современный демократизм жанра, представлено соотношение двух ипостасей макама: макама-лада и макама-жанра.

Совершенствование цифровых технологий создает условия для нового этапа развития и распространения аудиокультуры. На смену радиоспектаклям пришли аудиокниги, аудиоподкасты, аудиосериалы. Рынок книжной продукции переживает «аудиобум». Отмечается устойчивый рост интереса к аудиокнигам, которые составляют конкуренцию музыкальному контенту. Авторы статьи обращаются к исследованию современного состояния культуры «звучащего слова». В статье исследуется аудиочтение читателей-студентов, социализация которых проходила в условиях масштабного распространения цифровых технологий. Цель исследования: рассмотреть аудиочтение в контексте досуговых и образовательных практик молодежи. Исследование основано на теоретических подходах, рассматривающих феномен аудиопотребления в современных медиа (В.Ю. Баль, М.Ю. Гудова, Ю.П. Мелентьева, V. Erlmann, W. Hagen, A. Kassabian, J.F. Lehmann). Исследованы представления студентов об аудиочтении, его место в их досуговых и образовательных практиках. Для выявления представлений об аудиочтении авторами было проведено социологическое исследование (декабрь 2020 г.), в котором приняли участие 85 студентов. Для исследования использована качественная методология анализа ответов на открытые вопросы. Дизайн опросника включал вопросы о предпочитаемых видах чтения, использовании аудиочтения в образовательных и досуговых практиках, причинах интереса к аудиочтению и возможностях аудичтения как вида образовательного контента. В результате выявлены предпочтения студентов в выборе формата книги (бумажные, электронные, аудиокниги), представления студентов о причинах широкого распространения аудиочтения, преимущества и ограничения аудиокниг, удобные для аудиочтения контексты повседневности, практики применения аудиокниг в образовательной и досуговой деятельности. Авторы рассматривают потенциал аудиокниг в организации образовательной и досуговой деятельности студентов. Выявлены различия в оценках респондентов: одна группа выражает готовность использовать аудиочтение для образования и получения знаний, а другая, напротив, рассматривает аудиочтение только как развлекательную практику и/или фон для рутинных повседневных дел.

Период пандемии COVID-19, когда поведение человека обусловлено ограничениями посещения учреждений досуга, мест торговли товарами и услугами, актуализирует взгляд на городские пространства как на объекты потребления. В статье описываются составляющие элементы городского пространства и опосредованный знаково-символическим восприятием процесс взаимодействия человека с ним. Представлен социально-философский анализ феномена потребления как явления, развертывающегося в рамках понимания праксеологического отношения человека к миру. Исследование содержит синтез нескольких современных концепций, базирующихся на социокультурном подходе. Отталкиваясь от концепции А. Уорда, автор предлагает смотреть на потребление как на процесс, являющийся компонентом почти каждой повседневной практики, характеризующийся оценкой, использованием и присвоением. Акт потребления рассматривается как внутренне ориентированное целерациональное поведение человека, направленное на достижение эмоциональных переживаний как части самостановления личности (Г. Щульце). Связь между эмоциями и потреблением определяется через «воображение», понимаемое, вслед за Е. Иллоуз, как социально обусловленное развертывание культурных фантазий. В повседневных практиках освоения человеком городских пространств обнаруживается комбинация создания и использования, которую представляется возможным концептуализировать через момент присвоения, в ходе акта потребления, рассматриваемого как вторичное производство (М. де Серто). Проанализировано изменение повседневных практик и отношения человека к городским пространствам в период пандемии COVID-19 с опорой на отечественные и зарубежные исследования. Осмысляется возможность закрепления новых форм повседневных практик. Констатируется усиление внутрисубъектной ориентации человека. Предметное поле настоящей статьи актуализирует точку зрения, что концептуализация потребления должна проводиться в рамках междисциплинарного подхода на границах смежных дисциплин, проясняющих мотивы и стимулы акта потребления, поясняющих чувственно-эмоциональное состояние потребителя, конкретизирующих характеристики объекта и процесса потребления, описывающих социаль

Одним из наиболее изучаемых, дискуссионных, заметных и важных разрывов в истории является переходный период между Средневековьем и Новым временем. Это, прежде всего, связано со спецификой цивилизационного развития Европы в данный период. Практически общепринятым является представление о том, что сущность его связана с переходом от феодализма к капитализму. Эта переходная эпоха включает самые разные трансформации: экономическую, политическую, когда вместо этнополитического пространства образуется национально-политический мир, культурную, ментальную. Следовательно, есть смысл ее так и называть – эпохой трансформации. Аграрная экономика трансформируется в постаграрную, хотя еще и не индустриальную; языческая культура выходит из «подполья» и активно оттесняет христианскую религию-идеологию; «христианский человек» становится свободным индивидом, и т. д.

В течение именно этого периода начинаются и заканчиваются цивилизационно значимые процессы:

- завершаются Возрождение, Реформация и Контрреформация;

- развивается в основном «прогрессивный» этап абсолютизма;

- исчерпаны все средства «феодального передела» Европы (Итальянские походы, Тридцатилетняя война);

- происходит окончательное деление на «национальные государства»;

- в основном завершаются Великие географические открытия;

- в целом заканчивается первый этап технической революции;

- активно формируется новый, буржуазный, тип человека.

В данной статье предлагается краткий анализ этого периода как особой Эпохи Трансформации, в рамках которой идут сложные процессы:

- Renovatio – как «возвращение» в состояние культуры «до грехопадения» (прежде всего, античной);

- Reformatio – как «возвращение» к «правильной» (ранней) форме христианства;

- Revolutio – как «возвращение» к «правильной» форме управления (широкая амплитуда от «римской республики» до традиционной германской общины или ветхозаветной модели).

Эти процессы соотносятся сложно, идут не синхронно и на протяжении этого периода существенно меняют свой смысл. В то же время логика цивилизационного развития подразумевает движение от Renovatio к Revolutio, от культурных деформаций и изменений к замене общественного строя.

В статье рассматриваются иконографии христианского искусства, связанные с мотивом радуги. Сияющая радуга в Писании тесно связано с актами общения Бога с избранными людьми – с Ноем и с пророками. В таких иконографических схемах как «Страшный суд», «Собор всех святых» и «Вознесение Господне» мотив радуги, основанный на пророческих видениях Иезекииля и Иоанна Богослова, является символом сияния Божественной славы и величия Бога в Его явлении пророкам. В этих иконографиях радуга изображается с разной степенью условности – она может быть одного или двух цветов, но может быть выполнена с экспрессивной яркостью и представлять несколько цветов спектра. В этих иконографиях радуга нередко предстает как престол Господа внутри мандорлы – овального или круглого обрамления вокруг фигуры Христа или Богоматери, которое имеет сложный символизм, связанный с образом облака, с Божественной славой, а также со вневременным и внепространственным характером изображения Христа или Богоматери. В ряде других иконографических схем мотив радуги имеет значение милости Бога. Это композиции, связанные с Заветом Бога с Ноем, а также с Заветом Господа с избранным народом – Церковью, что находит, в частности, отражение в композициях ноева ковчега и иконографии Богоматери «Гора Нерукосечная».

Впервые появившийся в античном мире как храм Муз, музей стал выражением идеи, не ограниченной ни пространством, ни временем – идеи сохранения уникальных объектов природного и искусственного мира, необходимых для удовлетворения духовных потребностей человека. Исторически реальность музея менялась неоднократно; он легко адаптировался к изменяющимся условиям. Мы находим разные представления о музее в Античности, Средневековье, эпохе Возрождения, новом и новейшем времени. На данный момент существуют различные подходы к пониманию музея как социокультурного феномена. Музей представлен как символ, знак, ядро, феномен, инструмент, механизм, посредник, отражение, транслятор, генератор, потенциал, центр, проект, производитель, поле, пространство, хранитель, часть, элемент, результат, буфер обмена, ценность, категория культуры. В то же время музей выступает как социальный институт/учреждение, социальный объект управления, форма социальной памяти, социальной информации, механизм фиксации социального опыта, достижений эпохи, инструмент совершенствования общества и воспитания, образования и просвещения человека и др. Музей имеет тесные связи с культурой и обществом, является их порождением и отражением, позволяя путешествовать сквозь века и территории. Отталкиваясь от мысли П. Финдлен о музее как ментальной категории, базирующейся на интеллектуальном опыте собирания и сохранения прошлого «в зеркале настоящего», – мысли, близкой к пониманию музея как одной из исторических форм специфического отношения человека к действительности (З. Странский), – а также используя инструменты категориального мышления, разрабатываемые в категориально-системной методологии и теории динамических информационных систем В.И. Разумова и В.П. Сизикова, в данной статье музей рассматривается как категория мышления. С помощью триадического метода сформирована система взаимосвязанных понятий, отражающая основу создания и существования музея; создана база для последующих рассуждений о сущности этого социокультурного феномена.