Идеи и Идеалы

В статье представлен опыт методологической и культурно-исторической реконструкции одного из главных произведений И. Канта «Критика чисто­го разума». Намечены проблемы, связанные с затруднениями понимания это­го произведения: что собой представляет общий замысел «Критики чистого разума», как понимать разум, разные источники познания, вещи в себе, нако­нец, сочетание рациональных и сакральных аргументов. Автор показывает, что Кант опирается на картины реальности Аристотеля и Николая Кузанско­го, переосмысляя их, а также анализирует работы Галилея, позволившие ему вынести убеждение о приоритете априорных представлений. Формулирует­ся гипотеза о том, что Кант понимал разум культурологически, идя вслед за просветителями. Намечены основные стратегии мысли, с помощью которых Кант создает «Критику чистого разума», при этом его представления срав­ниваются с взглядами Аристотеля и Кузанца. К ним относится, во-первых, переосмысление трансцендентальных представлений: не подобия и матема­тика, как у Кузанца, а продумывание условий мыслимости, рефлексия осно­ваний познания (это и есть критика разума). Во-вторых, рассматривается вве­дение Кантом схематизмов мышления как объясняющих связь априорных представлений с созерцаниями. В-третьих, отмечено особое истолкование Кантом рассудка и разума, позволяющее включить в них правила, категории и идеи. В-четвертых, отмечено проецирование переосмысленных способов мышления философов на разум (например, Кант переносит на разум спо­собность построения системы научных знаний, заимствованную им у Кон­дильяка). В-пятых, рассмотрено выяснение условий мыслимости. Они позво­лили Канту нащупать разум как целое и выяснить условие созерцания и дей­ствия рассудка. Ими, по Канту, оказывается «самосознание», или представле­ние о «синтетическом единстве апперцепции».

В статье исследуется вопрос о том, как менялись представления об ис­точнике творчества у европейских мыслителей. В классический период в Древней Греции господствовало представление, идущее от Гомера, Гесио­да, Пиндара, что содержание и форму поэтических сочинений поэты чер­пают у муз, которые по своей воле даруют им возможность творить. В то же время общим местом было представление, что поэты далеко не всегда несут миру истину. Платон, анализируя творчество поэтов, говорит о двух его источниках – удовольствии и вдохновении, но только боги выбира­ют, когда поэт говорит от их имени. Кроме того, Платон уточнил содер­жание поэзии, связав это с разными музами. Аристотель уходит от внеш­него источника, видя творческое начало в создателе произведения, в его особых способностях, и главным способом творчества называет подража­ние (мимесис). Но подражание он выводит за пределы видимой реально­сти, поскольку поэт говорит о том, что могло бы случиться, а не о том, что реально случилось. Христианские мыслители, от апологетов до схола­стов и мистиков, согласны с тем, что источником творчества является Бог. Но их взгляды существенно различаются в деталях. Так, у Фомы Аквинско­го мы находим своеобразный синтез аристотелевской концепции мимеси­са и платоновского прорыва к божественному. Десакрализация мира в эпо­ху Ренессанса приводит в конечном итоге к исключительно рациональной концепции ассоциации, которая позволяет объяснить появление нового лишь как создание неверных ассоциаций. Кант, обращаясь к теме гениаль­ности, оказывается в трудной ситуации: с одной стороны, он не может при­нять традиционную идею божественного вдохновения, с другой – чисто эмпирическую идею ассоциации, выстраиваемой на материале tabula rasa. Он должен был найти некий третий путь и находит его в априорно данной способности мыслить особенное как подчиненное общему, которая про­является в двух аспектах – как определяющая и как рефлектирующая. Поэт имеет представление о некоторой цели и некое неопределенное представ­ление о материале и, направляемый своим гением и не ограниченный ни­какими правилами, свободно выражает эстетические идеи.

В статье дан краткий анализ трех ключевых понятий в философии Жоржа Батая: гетерологии как «логики исключения», (а-)теологии как атеи­стического осмысления смерти Бога и концепции «негативной», или «жерт­венной», Суверенности. Представляется, что ключом для понимания раз­личных и разнородных философских, литературно-поэтических, культур­но-антропологических и социально-экономических концепций француз­ского мыслителя служит гетерологическая логика исключенности, проти­востоящая интериоризации господствующего онтологического дискурса. Используемая Жоржем Батаем гетерология, или «логика исключения», яв­ляется не столько негативным вариантом традиционной логики «включе­ния», сколько логикой альтернативных крайностей. Именно стремясь пре­одолеть главенствующий метафизический универсализм общего бытийно­го порядка (воплощенный, согласно Батаю, в концепции «сущего» (die Ex­istenz в философии Мартина Хайдеггера)), Батай обращается к различного рода «отрицаниям» и крайностям: левому сакральному или святости «сквер­ны», метафорике отвратительного, эротическим и насильственным фор­мам трансгрессии, культивированию опыта внутренней заброшенности и предельного отчаяния, а также к собственной концепции «жертвенности», служащей проводником в мир суверенного господства. Так, развивая свою концепцию метафизического «суверенитета», Батай обращается не толь­ко к экзистенциальной, но и к политической сфере, во многом противо­поставляя свою «метафизику жертвенности» концепции «метафизическо­го господства» немецкого политико-правового теоретика Карла Шмитта. Так или иначе, но почерпнутая у Фридриха Ницше нигилистическая энер­гия и взятая из диалектики Гегеля через интерпретации Александра Коже­ва «метафизическая негация» используются Батаем не в деконструктивист­ских целях, но прежде всего для реализации собственной «гетерологиче­ской» логики исключения, десубъективизации и диссолюции. Таким об­разом, отрицание для Батая является не самоцелью, а средством на пути к исключенному из всякого территориального онтосемантического порядка «Иному».

Настоящая статья не имеет отношения к пропаганде или какой-то нор­мативной оценке постгуманизма. В ней всего лишь рассмотрены процессы в обществе, которые могут объяснить появление этого идейного течения. В истории человечества было порождено множество границ, разделяю­щих людей на категории. Они сохранялись и даже увеличивались чис­лом в условиях преобладания в общественном сознании идей гуманизма. При этом те, кто находится с одной стороны границы, считают, что в боль­шей степени заслуживает звания «человек» в сравнении с теми, кто находит­ся по другую ее сторону. В течение истории эти границы активно перестра­ивались, и темпы их изменений в последние годы становятся всё больше. В статье рассмотрены изменения на пяти таких границах: между мужчи­нами и женщинами, между разными религиозными конфессиями, разны­ми национальностями и расами, между здоровыми людьми и инвалидами (в том числе между психически здоровыми и сумасшедшими), а также из­менение со временем отношения к бомжам и бродягам. Рассматриваются последствия изменений, которые уже произошли или намечаются на каж­дой из этих пяти границ.

Автор полагает, что обязательным фактором мирового экономическо­го развития всегда было деление «свой – чужой». С помощью такого деле­ния в экономической деятельности порождается доверие, которое являет­ся важнейшим институтом, необходимым для существования и развития экономики и социальной организации. Доверие облегчает взаимодействие экономических агентов и облегчает функционирование денежно-кредит­ных механизмов.

Масштабные попытки стирания границ между людьми предпринима­ются через перевороты и революции, но они приводят к замене существо­вавших ранее границ между людьми на новые. Попытка ликвидации со­словий приводит к порождению новой системы границ – на основе иму­щественного неравенства. Попытка ликвидации имущественного неравен­ства и эксплуатации человека человеком приводит к порождению новой системы границ – по месту в вертикали власти, по членству в правящей партии и другим. Делается вывод о том, что при любых реформах и ради­кальных преобразованиях целесообразно предвидеть формирование но­вых границ, а также оценивать, насколько они лучше прежних в плане со­циальной справедливости и экономической эффективности.

Изменения структуры границ между людьми имели практическую на­правленность, но они подготавливали появление нового течения обще­ственной мысли – постгуманизма, главный тезис которого состоит в том, что человек не является исключительным созданием. Постепенно уходят в прошлое поиски внутри человеческого общества тех, кто в большей или в меньшей степени может считаться человеком.

В статье рассматривается проблематика личной идентичности субъ­екта. Разбор этого понятия представляется весьма актуальным, поскольку в сегодняшнем публичном пространстве понятие идентичности исполь­зуется, во-первых, как непроблематическое, а во-вторых, как всецело поли­тизированное. Для философии анализ понятия идентичности важен, по­скольку именно философия может посмотреть на идентичность субъекта непредвзято и тем самым деполитизировать это понятие, а онтология как раздел философии способна осуществить действительно фундаменталь­ное и всестороннее исследование понятия идентичности субъекта. Личная идентичность оказывается онтологическим понятием, потому что субъект существует как идентичный самому себе, а последовательное размышление о способах существования субъекта неминуемо приводит нас к обнаруже­нию понятия его идентичности.

Предметом статьи является личная идентичность субъекта. Опираясь на философскую методологию и на метод исторического анализа, автор исследования рассматривает личную идентичность как нечто несамооче­видное, помещая ее в концептуальную рамку субъективности, предложен­ную Левинасом. Личная идентичность субъекта рассматривается как место встречи того же самого и другого. В настоящем исследовании человеческая идентичность предстает одновременно как пространство и как результат столкновения привычного опыта и новых впечатлений (в терминологии Левинаса – тождественного и иного). Раскрывается темпоральная структу­ра идентичности субъекта. Выдвигается концепция онтологического кри­терия личной идентичности и рассматриваются четыре исторические кон­цепции, предлагающие такой критерий: Локка, Юма, Канта и Парфита. Обнаруживаются, соответственно, четыре онтологических критерия: со­знание, память, трансцендентальный критерий и психологическая непре­рывность. Каждый критерий анализируется, встраивается в онтологию личной идентичности субъекта, прослеживается его роль в организации ее темпоральной структуры. Результатами исследования являются рекон­струкция обнаруженных понятий в статусе онтологических критериев лич­ной идентичности, проводится их сравнительный анализ. Делается вывод о том, что из всех проанализированных критериев наиболее последова­тельным оказывается психологическая непрерывность Парфита, посколь­ку она одновременно утверждает возможность личной идентичности субъ­екта и очерчивает границы применения этого понятия. Однако она плохо встраивается в концептуальную рамку Левинаса, так как не решает экзи­стенциальных и онтологических проблем, существующих вокруг понятия личной идентичности.

В статье выполнен анализ книги «Звуковой поток: звук, искусство и ме­тафизика» американского философа Кристофа Кокса, а также обзор всех критических откликов на эту книгу, опубликованных на данный момент. Проект «Звуковой поток» относится к так называемому звуковому матери­ализму (ответвление «нового материализма»), известному также как «делё­зовские звуковые исследования». В рассматриваемой книге это в первую очередь выразилось в развитии «имманентной метафизики» Ж. Делёза. Но продолжая проект Делёза, Кокс наследует и его затруднения. Их круг так же широк, как и охватываемый Коксом спектр источников из филосо­фии, искусства, теории восприятия. Проблемы, которые выявились в про­цессе дебатов вокруг проекта «Звуковой поток», касаются в первую очередь того, как Кокс понимает материализм; во-вторых, как он понимает доступ к реальности. Наиболее проблематичными для критиков кажутся соотно­шение у Кокса конечного и бесконечного, партикулярности и универсаль­ности, а также его антиисторичность. Поскольку Кокс претендует на раз­работку теории звукового искусства, мы принимаем это в качестве нашего главного фокуса для оценки его идей. Это позволило сосредоточиться на таких темах, как модернизм, анонимность и антигуманизм, редко анализи­руемых зарубежными критиками, но являющихся центральными для про­екта Кокса. Менее важный аспект – ресентимент в стиле Кокса – оказался полезным для заключения вывода о том, что весь проект «Звуковой поток» построен на целом ряде допущений. Часть допущений сам автор признает таковыми, на другие мы указали в настоящей статье.

Главный вывод статьи: проект «Звуковой поток» не может обеспечить адекватную теорию звукового искусства либо внести вклад в звуковые исследования, поскольку он вобрал в себя худшие черты модернизма и структурализма. Такие важные для звукового материализма понятия, как автономия звуков и их анонимность, вполне вписываются в традицию модернизма, но являются совершенно чужеродными для звуковых иссле­дований.

В статье анализируются европейские утопии XVII века на основе ак­торно-сетевого подхода. Точкой сборки утопического общества является непосредственно идея социального порядка, который формируется на ос­нове научного знания, воплощающего инструментальный разум. Изучение человека, обществ, природных явлений позволяет авторам утопий предло­жить более рационально организованный, упорядоченный, с их точки зре­ния, социальный мир, обеспечивающий удовлетворение потребностей как индивида, так и социума. Основанный на научном знании социальный по­рядок мыслится авторами утопий как маркер цивилизованности, благодаря чему утопическое общество как другое («чужое») социальное наделяется по­зитивными характеристиками. Авторы считают, что конструирование уто­пического «социального» происходит в рамках замкнутой в пространстве и во времени сети, которая предотвращает угрозу распада порядка, изолируя культурное влияние извне, а также гарантируя неизменность/стабильность заданного алгоритма социальных отношений в хронологической перспек­тиве. Авторы выявляют функционирование в утопиях режима воспроиз­водства повседневности, исключающей мобилизационность и ориентиру­ющей жителей утопии на ценности повседневного труда, умеренности и гармонии. В статье показано, что конструирование общества на основе на­учных знаний предопределяет особенности социальной стратификации в виде меритократии знания, легитимизированной естественной религией. Авторы полагают, что «сборка социального» на основе эгалитарных прин­ципов распространяется преимущественно на экономические процессы, тогда как публичная сфера обозначается в форме аристократии умственно­го труда. Экспертное сообщество осуществляет тотальную регламентацию деятельности архаических/примитивных по своему характеру социальных институтов. Собранные модели утопического общества их авторы мыслят как универсальные, потенциально пригодные для всех сообществ, испыты­вающих проблемы с построением социального порядка.

Статья посвящена истории исследования феномена тирании в европей­ской политической философии IV–XVI веков. На протяжении всего рас­сматриваемого в статье периода к проблеме тирании систематически обра­щались как идеологи и публицисты, так и философы, размышлявшие над вопросами устройства политических систем. В истории политической фи­лософии Средних веков и раннего Нового времени концепции тираниче­ского правления сыграли роль драйвера развития политической теории. Они способствовали смене теоретических парадигм и формированию эм­пирической ориентации в изучении социально-политической действитель­ности. Показано, что исходной точкой этого процесса стала платоническая, психологизирующая интерпретация тирании, выработанная патристикой и воспринятая раннесредневековыми мыслителями. В основе этой интерпре­тации лежало понимание тирании как продукта порочной воли и порабо­щения разума страстями. В свою очередь, предотвращение тиранического правления в дискурсе раннесредневекового политического богословия свя­зывалось с подчинением воли правителей божественным и мирским зако­нам – неизменным правилам человеческого общежития. В ходе системати­зации этих представлений Иоанном Солсберийским и Фомой Аквинским была создана философско-правовая теория сопротивления тирании, обоб­щившая результаты развития нормативистской парадигмы средневековой политической философии. Переход к следующему этапу развития взглядов на тиранию был связан одновременно со стремлением адаптировать выра­ботанные ранее теоретические построения к нуждам политической практи­ки и с дальнейшим анализом секулярных оснований права. В рамках подхо­дов, предложенных Аццо из Болоньи, Бартоло да Сассоферрато и их по­следователями, государственно-правовые нормы начинают рассматриваться не в качестве вечных законов, предписанных Провидением, а в качестве пра­вил, отражающих особенности разнородных политических систем, а тира­ния – как результат не столько личной порочности правителя, сколько по­следствие противоречий между потребностями и возможностями государств. Таким образом, в развитии политической и правовой философии начина­ется формирование новой, эмпирической парадигмы анализа политических систем. Памятниками этой трансформации становятся идеи Салютати и позднейших представителей гражданского гуманизма, а затем – Макиавелли.

Цель настоящей статьи заключается в рассмотрении феномена новой искренности как разновидности новой этики и его проблематизации в от­ношении к обществу потребления. Является ли так называемая новая ис­кренность действительно качественным изменением человеческой чув­ствительности общества XXI века в глобализированном мире или, напро­тив, становится очередным товарным знаком, где знаки естественности успешно коммерциализируются?

Для реализации поставленной цели был проведен генеалогический анализ понятия «новая искренность». Затем были использованы метод се­миологического анализа и герменевтика телесных знаков для того, чтобы продемонстрировать искусственность самого понятия «естественность». Также проведена критика теории репрезентативности, на которую опира­ется новая искренность, как точное внешнее отражение внутренних про­цессов.

В результате исследования было выявлено, что представители но­вой искренности встроены в капиталистическую логику коммуникаций. На различных примерах, в частности из блогосферы, были выявлены зна­ки естественности и искренности, которые успешно коммерциализируют­ся в современном шоу-бизнесе и блогосфере. В частности, выявлено раз­личие эпатажа в шоу-бизнесе представителей «старой» и «новой» этики – Леди Гаги и Эшли Холзи. В первом случае эпатаж – это тщательно проду­манная часть сценического амплуа, во втором случае – следствие, вызван­ное аффективным поведением звезды как проявлением «новой искренно­сти». На примере видео из повседневности корейской K-рop группы BTS было установлено, что успешный монтаж создает у поклонников ощуще­ние жизни кумиров «как на ладони», в то же время оттуда изъяты такие важ­ные аспекты повседневности, как, например, сексуальная жизнь.

Теоретическая значимость данного исследования заключается в по­пытке отрефлексировать новые культурные тенденции, которые разво­рачиваются в современном обществе. Практическая значимость исследо­вания заключается в возможности применения представленных выводов для саморефлексии и формирования ясного взгляда на мир, в котором мы живем.

Цель статьи – установить особенности габитуса правящей элиты в со­временной России. Методологическим основанием выступает представле­ние, согласно которому социальному положению соответствуют опреде­ленные мировоззрение, тип мышления, габитус. В качестве метода сбора информации выступает одна из разновидностей анализа документов – те­матический анализ. По результатам исследования дана характеристика га­битуса правящей элиты современной России. Отмечено, что мировоззрен­ческие установки российской элиты ориентированы на образцы западной культуры, но устойчивость и глубина референтной ориентации на Запад элитарных групп России зависит от политической и экономической конъ­юнктуры. Правящая элита России консервативна, она в целом удовлетво­рена своим положением в России. Та же причина приводит к негативному отношению с ее стороны к любым существенным социальным трансфор­мациям. Консервативность российской элиты приводит к отказу от анали­тического мышления, при помощи которого декомпозируется реальность для конструирования из ее частей принципиально непохожего на настоя­щее будущего. Правящая элита стремится увидеть мир целостным и орга­ничным. Элитарные слои относятся как минимум с подозрением и недове­рием к интеллектуальным способностям и моральным качествам населения России. Приписывание населению устойчивых отрицательных социально­психологических качеств (безответственность, неспособность к самоорга­низации и адаптации к меняющимся социально-экономическим условиям, инфантильность, неадекватная оценка действительности) говорит о глубо­ком разрыве между элитой и остальными социальными группами. Отмече­но, что указанный разрыв с учетом столь явной стигматизации становит­ся не только политическим или экономическим, но и психологическим. А это, в свою очередь, является дополнительным конфликтогенным фак­тором. Отказ от учета особенностей положения противостоящих социаль­ных групп, являющийся следствием социально обусловленной стигматиза­ции, воспринимается ими как высокомерное и пренебрежительное отно­шение, которое часто становится детонатором социальных столкновений.

Подобная негативная и утрированная оценка социально-психологических качеств населения отражается и на качестве государственного управления. В последнем проявляет себя склонность к примитивизации и однобокости воздействия, постоянный поиск простых решений. Вызванные этим неу­дачи оправдываются незрелостью народа, его низкими моральными каче­ствами, что только усиливает социальный разрыв и дифференциацию.

Статья посвящена исследованию условий успеха национально-культур­ных движений. Анализ проводится на материале сопоставления контраст­ных случаев – относительно успешного литовского и относительно неус­пешного белорусского национальных движений, а также политики «обру­сения» этнических литовцев (на материале национальных движений в Се­веро-Западном крае Российской империи во второй половине XIX века).Эти национальные движения развивались в условиях ограничительных мер имперского правительства в отношении польского языка и католической церкви в Западном крае, а также падения престижа прежде доминирующей социальной группы – полонизированной шляхты. Показано, что успех ли­товского национального проекта обусловлен наличием авторитетной и влиятельной социальной группы в лице католического духовенства, для которой этнические литовцы как паства были сообществом, обеспечиваю­щим не только влияние и благополучие, но и само существование в услови­ях правительственных мер в Северо-Западном крае против «вредоносного польского влияния». Интерес к этническим литовцам в аспекте политики «обрусения», проводимой имперской администрацией, быстро угас вслед­ствие их низкой численности, антипольской направленности литовского национального движения, существенных лингвистических и религиозных различий между православными славянами и литовцами-католиками. В бе­лорусском национальном движении подобной социальной группы, кото­рая обладает авторитетом и влиянием среди местного населения и для ко­торой белорусская нация стала бы сообществом, обеспечивающим базо­вые социальные потребности, во второй половине XIX века не было. Гре­кокатолическая церковь, которая могла бы стать национальной белорус­ской церковью, вошла в состав Русской православной церкви в 1839 году и была упразднена. Сходство белорусского языка, с одной стороны, с рус­ским языком, с другой – с польским обусловило его восприятие как неко­его «отклонения от нормы», существенно снизив его престиж как литера­турного языка.

Термин «стереотип» был удачно обоснован журналистом У. Липпма­ном и прочно вошел в научный обиход. Исследователями изучены про­цессы функционирования стереотипов. Это важная часть коллективного сознания, защищающая человека от незнакомой информации. Стерео­типы помогают экономить временные и жизненные ресурсы для освое­ния новой информации. Но негативная сторона стереотипов заключается в создании ментальных шаблонов восприятия реальности. Для группы легче упростить информацию, чем тратить время на понимание сущно­сти чужой инакости. Информация, которая противоречит стереотип­ным шаблонам, игнорируется, упрощается, содержательно искажается. «Мы-группа» начинает агрессивно защищать смыслы своих стереотипов от альтернативного мнения. Оппонент может быть подвергнут травле и даже физическому уничтожению.

Структура стереотипов и сценарии стереотипизации рассматриваются нами с позиции структурализма. «Мы-группа» социально дифференциро­вана. Для статистов и доминирующих членов группы расписаны правила социальной игры. Стереотип может превратиться в инструмент управле­ния гражданами, в оружие против членов «они-группы». Стихийная часть процесса стереотипизации заключается в рутинном бытовании стере­отипов, с помощью которых люди объясняют сложные явления жизни. Это рутинная практика изобретения и закрепления языковых клише. Управ­ляемая часть стереотипизации заключается в использовании этих клише в целях получения политических выгод. «Мы-группа» всегда находится в состоянии стереотипической установки – намерения в выборе одного из хотя бы двух сценариев стереотипизации: сценария толерантного соседства или сценария негативной солидарности. Первый определяет путь развития толерант­ного отношения к иноверцам, поиск новых знаний о культуре «чужих», вы­работку практик нового социокультурного опыта; второй – путь нагнета­ния межкультурной и межконфессиональной напряженности, приводящей к вооруженным конфликтам.

Причина межконфессиональных конфликтов – в использовании веро­учений в целях обретения выгоды. На бытовом уровне конфликты возни­кают из-за культурной некомпетентности, упрощенности знаний о культу­ре «чужих». В Сибири, несмотря на бытование стереотипов, межконфес­сиональные отношения мирные. Это подчеркивают герои глубинных ин­тервью, представляющие разные конфессии. Их восприятие соседей-ино­верцев основано на понимании личных заслуг, а не на стереотипном по­нимании. Духовные лидеры подтверждают идею межкультурного сближе­ния сибиряков как членов многоконфессиональной общности. Толерант­ность – это социальная практика соседства, развивающая духовную сферу жизни общности.